Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа Страница 2

Далее шел короткий рассказ о самой пекарне — крупное, хорошо известное всем иерусалимцам хлебобулочное производство, основанное еще в начале века дедом нынешнего владельца, с новым, недавно организованным отделом, который занимается продажей писчебумажных изделий. К тексту прилагались две фотографии, не оставлявшие сомнений относительно истинных виновников бесчеловечности. Одна изображала Старика (официальный снимок, сделанный много лет назад, — Старик на нем выглядел значительно моложе), на другой был запечатлен сам Кадровик — фотография хоть и недавняя, но расплывчатая и неясная, явно сделанная без его ведома и снабженная тоже весьма ядовитым комментарием, сообщавшим, что свою нынешнюю должность он заполучил исключительно в результате развода.

— Змий подколодный! — бормочет под нос Кадровик. — И как это человек ухитряется втиснуть столько яда в такую небольшую статейку…

Но Старик игнорирует его негодование. Ему нужны не слова, а дела, и если сегодня принято писать именно так, то нечего пререкаться о стиле — нужно первым делом опровергнуть подлое обвинение. И поскольку редактор проявил снисходительность и готов опубликовать их ответ или извинение одновременно с заметкой, чтобы тем самым смягчить невыгодное мнение, которое может укорениться в сознании читателей, если объяснение появится отдельно, лишь на следующей неделе, то он, Кадровик, как ответственный за человеческие ресурсы пекарни, должен безотлагательно выяснить, кто эта погибшая и как случилось, что никто о ней не вспомнил. И еще он должен, не откладывая, встретиться с этим Журналистом, с этим «Змием подколодным», и выяснить, что тому известно об их пекарне вообще. Кто знает, не кроется ли здесь еще какая-нибудь грязная ловушка…

Так что же — он должен отложить все свои дела и целиком посвятить себя прояснению этой неприятной истории? А что он думал? Что в его ведении только отпуска да болезни, увольнения да роды? Нет, смерть их работника тоже в его ведении! А следовательно, судьба этой неопознанной работницы на его, Кадровика, прямой и личной ответственности. Ведь если их, не дай Бог, действительно обвинят в бесчеловечности и жестокости, в черством, продиктованном скупостью равнодушии к судьбе человека, да еще обвинят без одновременного объяснения или хотя бы извинения с их стороны, это может вызвать бурное общественное негодование, вплоть до бойкота их продукции. А этого нельзя допустить. Что ни говори, их пекарня — не какое-то там жалкое, никому не известное заведение, у них на каждой буханке красуется фамилия отца-основателя! «Мы не можем давать такое оружие в руки наших заклятых врагов, наших конкурентов, которые только и ищут, как бы нам навредить!»

— Наших врагов? — иронически усмехается Кадровик. — По-моему, вы преувеличиваете. Ну кого может заинтересовать эта статья? Да еще в такое время!

— Меня! — сердито перебивает Старик. — Меня она очень даже может заинтересовать! И именно в такое время.

Кадровик примирительно кивает, аккуратно складывает статью по сгибам и деловым движением прячет ее в карман, словно пытаясь покончить с этой неприятной историей, прежде чем разгневанный хозяин объявит, что его ответственный за человеческие ресурсы лично повинен не только в этом недоразумении, но, чего доброго, и в самой гибели их человека.

— Хорошо, я беру это дело на себя. Я им займусь, не беспокойтесь. Завтра же с утра, в первую очередь…

Но тут хозяин выпрямляется во весь свой огромный рост, грузный, усталый и болезненно-бледный старик в добротном, дорогом костюме, и в полутьме кабинета его седая старомодная шевелюра белым голубем воспаряет над столом. Его рука с такой тяжестью ложится на плечо подчиненного, как будто страх за доброе имя пекарни прибавил ей добрую тонну веса.

— Никаких завтра! — приказывает он негромко, с жесткой и неумолимой ясностью. — Прямо сейчас. Этим вечером. Ночью. Нельзя терять времени. Ты обязан, понял? Ты обязан распутать эту историю еще сегодня, чтобы мы уже утром могли послать в газету исчерпывающий ответ.

— Еще сегодня? — пытается вывернуться Кадровик. — Но как же я успею? Ведь уже очень поздно!

Ему действительно необходимо поскорее попасть домой. Бывшая жена этой ночью в отъезде. Он поклялся ей, что сам отвезет дочь из балетной школы, чтобы девочке не пришлось ехать автобусом. Автобусы взрываются. Что за спешка напала на Старика? Проклятая газетенка выходит по пятницам, а сегодня всего лишь вторник. Времени навалом.

Увы, желание доказать свою человечность делает хозяина беспощадным. Нет, сегодня. Времени в обрез. Завтра вечером они там закрывают номер, и, если ответ из пекарни запоздает, его вообще не удастся напечатать в эту пятницу, только в следующую. А значит, мы всю неделю будем под ударом. Так что если он, его ответственный за человеческие ресурсы, отказывается немедленно и полностью посвятить себя этой истории, пусть будет так любезен сообщить об этом вслух, пожалуйста, мы найдем ему замену. И не исключено, что не только на сегодняшний вечер…

— Но простите… минуточку… — запинаясь, бормочет Кадровик, потрясенный и уязвленный угрозой, брошенной с такой неприятной легкостью. — А как же моя дочь? С кем она останется? А ее мать?! — добавляет он с горечью. — Вы же ее знаете! Мне не миновать еще одного скандала…

— Она тебя заменит, — обрывает Хозяин, поворачивая длинный прямой палец в сторону Начальницы канцелярии. Та с изумлением слышит о возложенной на нее, без ее согласия, роли опекунши, и лицо ее розовеет от неожиданности.