Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер Страница 2

За прилавком обнаружилась молодая девушка индийского происхождения. Сколько ей было? Семнадцать? Восемнадцать? Изумительная внешность и сияющая улыбка, какую редко встретишь на такой работе. Может, она первый день в магазине, отдыхает после выпускных школьных экзаменов, или как они там сейчас называются, или пашет на сердитого папашу, который по-английски почти не говорит, но уже настолько вписался в местный контекст, что выглядит не менее паршиво, чем соседи, чьи предки прибыли на острова с норманнами. Атмана всегда воротило от встреч с этим типом: несмотря на мимолетность их общения, оно напрочь высасывало даже те крохи хорошего настроения, с которыми Джефф переступал порог магазина. Было чертовски трудно подавить привычку говорить «спасибо» и «пожалуйста», но этот парень категорически отказывался подчиняться нормам элементарной вежливости, поэтому Джефф быстро хватал то, за чем пришел — газету или плитку шоколада, — и молча протягивал деньги. Сейчас, однако, все было по-другому. Джефф протянул девушке фунтовую монету. Она дала сдачу, встретилась с ним глазами, улыбнулась. Еще пара лет, и она будет едва замечать тех, кого обслуживает: взгляд на покупки, деньги туда, сдача сюда, — даже не пытаясь сделать из финансовой транзакции низового уровня, каковой оно все и является, нечто другое. Но сейчас это было волшебно. Как же легко заставить человека (то есть Джеффа) почувствовать, что жизнь (то есть он сам) прекрасна, сделать мир чуточку лучше. Ей-богу, загадка, почему так много народу — и Джефф часто оказывался в этом смысле «человеком из народа» — поступает ровно наоборот, делая этот самый мир на весьма ощутимую чуточку хуже. Джеффу, когда он вышел из магазина, было куда лучше, чем когда он туда вошел; очарованный, даже слегка воодушевленный… даже не то чтобы воодушевленный, а скорее заинтересованный. Тем, что на ней, скажем, могло быть надето под футболкой и джинсами с заниженной талией… тот самый образ мыслей, из-за которого многие мусульмане, то есть так называемые мусульмане, ратуют за паранджу. Пару дней назад он читал, что британские мусульмане — самые разочарованные, озлобленные и нетерпимые во всей Европе. К чему, право, в сотый раз говорить о необходимости интеграции мусульман в британский образ жизни? Да сам тот факт, что их все так достало, свидетельствует о необычайно успешной ассимиляции. Какие еще нужны доказательства?

Пережевывая эту крайне важную тему — в последний момент он предпочел жвачке шоколадку, — Джефф брел в Риджентс-парк. То, что по-хорошему ему сейчас следовало идти домой и опять садиться за работу, лишь гнало его вперед. Небо над парком набухло облаками. Джефф пересек Мерилбоун-роуд.

Стоило ему — а он был человеком Привычки с большой буквы — ступить на Мерилбоун-Хай-стрит, как моментально запустилась программа, приведшая его в Patisserie Valerik [5], где пришлось заказать черный кофе и горячее молоко с миндальным круассаном, хотя ни того, ни другого Джеффу совсем не хотелось. Обычно он бывал тут по утрам, но сейчас, в послеобеденный штиль, для кофе было слишком поздно, для чая слишком рано (на самом деле это было то проклятое время суток, когда вообще ничего не хочется) и уж совсем не ко времени читать газету, которую Джефф все равно прочел от первой буквы до последней несколькими часами ранее, лишь бы не писать эту чертову «работу мысли». К счастью, компанию ему составила книга, «Гид по Венеции» Мэри Маккарти. Первый раз он проглотил ее четыре года назад, вернувшись с биеннале 1999 года, а сейчас решил перечитать — вкупе с прочими туристическими стандартами по Венеции — в порядке подготовки к новому путешествию. Миндальный круассан размером и комплекцией мог потягаться с некрупной индейкой, и когда Джефф через него прогрызся, он уже одолел целую главу о «Буре» Джорджоне.

«В хронической праздности» аристократии эпохи Ренессанса, рассуждала Маккарти, присутствовала некая «новая меланхолия». Не сходная ли меланхолия обуревала праздных обитательниц Мерилбоун-Хай-стрит? Похоже, все же нет. Как и все остальное, праздность за прошедшие века изменила свое качество, стала куда более стремительной. Было в этих супругах инвестиционных банкиров и менеджеров по рисковому инвестированию, элегантно коротающих часок между ланчем и временем, когда нужно забрать детей из lycée [6]или Американской школы, что-то тревожно-нетерпеливое. В праздности они явно достигли вершин, в совершенстве овладев искусством так забить себе день, что быть несчастными попросту не оставалось времени. Тогда, в Венеции Возрождения, время не текло, а накапливалось, словно ожидая, что вот-вот разразится буря. Вот вам и меланхолия, которой «пронизаны полотна Джорджоне, дыхание скрытой тревоги, не способное пошевелить и листка на дереве… Такое странное впечатление возникает из-за абсолютной неподвижности пейзажа».

В 1999-м Атман картины не видел, но на этот раз дал себе зарок забежать в музей в свободное время (если таковое найдется): увидеть картину, оценить ее — и город — на свой лад, что бы там про нее ни писала Маккарти.

Набитый выпечкой и едва не искря от кофе, Джефф покинул «Валери» и проинспектировал книжный магазин «Оксфам» — в рамках обычной программы дружественного визита на Мерилбоун-Хай-стрит. Правда, застревание у витрины дорого выглядящего салона причесок в расписание не входило. Он в жизни не платил за парикмахерские услуги больше десяти фунтов (включая чаевые), тридцать лет не стригся нигде, кроме как у цирюльника по соседству — по крайней мере, со времен унисекс-бума середины семидесятых, — и вообще-то в стрижке не нуждался. Однако вот он открывает дверь, входит и делает первые робкие шаги к тому, о чем мечтал уже не один год: покрасить волосы. Джефф давно уже усматривал в седых волосах симптом, синоним внутренней угрюмости и принимал их в этом качестве как неизбежность — но сейчас весь мир трепетал в ожидании перемен. Джефф решительно захлопнул за собой дверь. Подсушенный феном интерьер приятно пах средствами и снадобьями и выглядел весьма консервативно — явно не из тех мест, где, покрасив волосы не в шокирующе-оранжевый или кислотно-красный, вы выглядите старомодным идиотом. Атмосфера тут напоминала скорее клинику или спа-салон.

Шатен с бесформенной головой — и отчего это парикмахеры часто выглядят так, словно им самим не помешала бы помощь коллег? разве это не должно настораживать? — спросил, назначено ли ему.

— Нет, но я хотел узнать, нет ли у вас сейчас окошка.

Тот углубился в тяжелый и толстый фолиант — настоящую Книгу Судного дня, при виде которой волосы у кого угодно встанут дыбом.

— Помыть и постричь?

— Да. На самом деле я хотел…

Джефф смутился, как персонаж романа пятидесятых годов, застигнутый при попытке купить презервативы.

— …можно ли у вас покрасить волосы?

Парикмахер, до сей поры проявлявший лишь чисто вежливый интерес, чуть больше сфокусировался на объекте.

— Да, — ответствовал он. — Покраска — это искусство, как и все остальное. Мы делаем это исключительно хорошо. Так хорошо, что все выглядит настоящим.