Пловец - Ираклий Квирикадзе Страница 2

Перед дедушкой выросла огромная ледяная гора неверия, растопить которую ему оказалось не под силу.

Не помогло и свидетельство армянина – торговца медом. «С таким же успехом ты мог поехать из Чаквы в Сухуми и там сесть на подводу».

У нас в доме висит картина, нарисованная дедушкой. К сожалению, его увлечение живописью было «одноразовым». Талант художника – как вспышка молнии: пришел и исчез. На картине изображено бушующее море. Среди волн – маленькая фигурка пловца. На высокой горе сидит большой человек с белой бородой. Он держит в руках подзорную трубу и смотрит на пловца. В углу картины надпись: «Видит Бог…»

Дедушка мог бы быть хорошим художником-примитивистом, но, увы, после этой картины он не прикасался к кисти.

Если бы я рисовал картину, будучи дедушкой – переполненный его обидой, горечью, протестом, – я нарисовал бы на берегу моря людей. На глазах у них были бы черные повязки, но дедушка не нарисовал людей, он был более великодушен, чем я.

Но вот что интересно. Он ушел из порта. Перестал работать водолазом. Поселился на Зеленом Мысу с моей бабушкой, с моим отцом и братом отца.

Я раскрою вам семейную тайну. Дедушка часто уходил к морю. Нырял под воду и целыми днями находился под водой.

Однажды недалеко от берега он обнаружил затонувшую во времена Гомера греческую лодку, полную амфор. Дедушка никому не сообщил о своей находке. Ночью он выволок на берег одну амфору; легкая под водой, она оказалась очень тяжелой на берегу. Он с трудом взвалил ее на свои мощные плечи и понес к дому.

На кухне разбуженная шумом бабушка с изумлением смотрела на мужа, который осторожно раскупоривал древний сосуд, облепленный зеленым илом. Когда он распечатал амфору, по кухне разлился густой, терпкий запах. Амфора до горлышка была залита жидкостью. Дурмишхан опустил в нее стакан, наполнил его: жидкость была ярко-красного цвета. Осторожно пригубив, сделал глоток, с наслаждением выпил весь стакан.

– Это вино! – воскликнул он.

Он выпил еще один стакан, дал попробовать бабушке:

– Похоже на нашу «Изабеллу», но более сладкая.

Дедушка пил и пьянел от вина двухтысячелетнего возраста, неизвестно каким чудом уцелевшего и сохранившего свой букет, свои градусы. После Гомера, Одиссея, Аристофана, Архилока Пероского, после аргонавтов, приплывших в Грузию за золотым руном (может, лодка была из их флотилии?), после всех тех древних греков мой дедушка Дурмишхан Думбадзе был единственным, кто пил истинное вино Эллады, прародительницы всех вин на земле.

Дедушка запил…

На дне Черного моря лежали амфоры, он выволакивал их из «своего винного подвала» в течение многих лет. Обиженный на мир, он пил в одиночестве. Иногда заезжал к нему армянин – торговец медом, и тогда они до утра распевали грузинские и армянские песни. На прощание, по просьбе торговца, дедушка отдавал ему пустые бутылки-амфоры. Торговец втайне от деда продавал их за большие деньги богатым коллекционерам, которые не могли добиться у него правды, где он доставал эти древние винные сосуды, разрисованные фигурками гречанок, танцующих в хороводе с козлоногими божествами.

Дедушка часто, пьяный, блуждал по зеленомысским холмам, однажды в тумане забрел в железнодорожный тоннель, где на него налетел батумский поезд. Так кончил жизнь Дурмишхан Думбадзе. Но на этом не кончается рассказ о дедушке, я еще вернусь к описанию событий его жизни, так много значившей для нашего семейства Думбадзе.

Сегодня ночью я увидел сон.

Я стоял на проспекте Руставели около обувного магазина «Люкс» и хотел перебежать на противоположную сторону проспекта к Институту марксизма. Там у колонн меня кто-то ждал, кто – я сейчас не знаю, но во сне знал. Сойдя с тротуара, я сделал несколько шагов. Мимо меня медленно проехала машина «Жигули», желтого цвета, как мне помнится. В машине на заднем сиденье сидел я. Да, именно я. Я, стоящий на проспекте, увидел себя, проезжавшего в машине. Вас это не должно удивить, такое часто бывает во сне. Вспомните собственные сны. Как вы сидите в трамвае и на остановке видите себя сидящим в другом трамвае. Или вы идете по полю, собираете цветы. Вы счастливы. Рядом красивая спутница.

Вдали видна деревня.

Раздается колокольный звон. «Кто-то умер», – говорите вы. Мимо вас проходит траурная процессия. И вдруг вы видите себя. Это вас несут на поднятых руках. Это вас оплакивают. Вы холодеете от ужаса и просыпаетесь…

В сегодняшнем сне я увидел себя в машине. Тот я в машине тоже увидел меня, стоящего на проспекте, выглянул в окно и хотел мне что-то крикнуть, но сидевшая на переднем сиденье женщина закрыла мне рот и так сильно сдавила своими пальцами, что глаза мои от натуги расширились, я что-то кричал сдавленным голосом. Машина проехала, я ничего и не услышал, что я хотел сам себе сообщить.

Я проснулся и увидел рядом с собой женщину, которая во сне зажимала мне рот. Я не стал будить жену. Оделся и вышел на улицу.

Сияет солнце. Стоит конец апреля. Вот-вот грянет весенний месяц май. Как юные невесты (где-то прочитанное сравнение), стоят деревья, переливаясь светло-зеленым цветом. По небу, поддуваемое ветром, куда-то спешит облако, похожее на большую белую курицу… При слове «курица» меня передернуло, как бывает, если случайно тронешь оголенный электрический провод. «Курица» – одно из самых ненавистных для меня слов.

Я знаю людей в некотором роде не совсем нормальных. Услышав слово, для них ненавистное, как для меня слово «курица», они взрываются, с кулаками набрасываются на тех, кто произнес это слово.

В батумском театре один актер при слове «банка» (обыкновенная стеклянная банка), если кто шепотом произносил это слово во время спектакля в зале или на сцене, – актер этот, всю жизнь исполняющий молчаливые роли слуг, официантов, полицейских, начинал с криком и руганью кидать все, что попадалось ему под руку, в зал или в своих партнеров по сцене. Городские бездельники ходили в театр, чтобы выкрикивать по ходу спектакля «банка». И ждали, как он взорвется.

Однажды актер играл раненого гладиатора. Он умирал на сцене и последнее действие лежал мертвым под дорической колонной. Он слышал голоса из зала, то шепотом, то коротким выкриком «банка». Он терпел, терпел, но в конце концов мертвый не выдержал, вскочил и метнул в зал тяжелый гладиаторский меч, который попал в уважаемого всеми в городе дантиста, выбил ему зубы, в том числе ряд золотых. Спектакль прервался, зрители стали искать разлетевшееся по залу золото дантиста.

Я не метаю гладиаторских мечей, никто не донимает меня ненавистным словом «курица», никто не кричит это слово мне вслед. Меня лишь слегка передергивает при виде этой домашней птицы. Вид жареной утки в яблоках или фаршированной индейки за праздничным столом вызывает во мне предвкушение встречи с кулинарным чудом. Но «курица» в любом виде – живая, жареная, на картинке в детской книге: «Курочка Ряба снесла яичко не простое, а золотое», даже облако на небе, похожее своими контурами на белую курицу, – способна мне испортить настроение. Но хватит о курице, к ней я еще вернусь, когда буду рассказывать вам о себе, о своей жене, о своем доме.