Утренняя звезда - Андре Шварц-Барт Страница 2

Историк по призванию, Линемари случайно оказалась в архивах диковинного государства, называвшегося сначала Иудеей, потом Палестиной и, наконец, Израилем. Именно там, в подземельях специализированного научного центра, она обнаружила следы странного побоища, имевшего место еще на тысячу лет раньше.

Естественно, что массовые смертоубийства были явлением столь же древним, как и само бытие рода людского. Насколько она знала, остальные звери погибшей планеты не уничтожали себе подобных. Но обладание языком позволяло людям называть соседей каким-нибудь таким словом, которое делало их более чуждыми, нежели насекомые. При всем том для уничтожения людей всегда обнаруживалась та или иная причина: неправильный раздел земель, зависть, стремление прославиться за чужой счет… Однако то стародавнее истребление не имело никакого ощутимого резона: убийцы никак себя не оправдывали и этим самым отличались от всех последующих поколений вплоть до конца земных сроков. Некоторый отзвук того давнего происшествия ощущался в поступках тех, кто вовремя покинул планету, словно тонущий корабль, и отправился осваивать Галактику. С течением времени некоторая семантическая модификация коснулась терминов, когда-то относившихся к тому давнему убийству людей, причем изменения вовсе не связывались с истинным происхождением слов. Обитатели новых миров, например, говорили, имея в виду высшую степень интенсивности: «какой-то Освенцим нежности» или «целая Треблинка счастья».

Линемари была из первого поколения Бессмертных и сначала планировала забрать из хранилища все эти разрозненные свидетельства былых несчастий, чтение которых не рождало в душе ничего, кроме нервозности пополам со скукой. В те годы она решила отправиться на планету, где снова изобрели умирание, потому что без него нельзя ощутить настоящей жизни: восхитительное должно оставаться хрупким, тогда переживаемое мгновение наполняется чувством несказанной благодарности за каждый истекший миг, за всякий вздох, и вот теперь она плакала вместе с теми жертвами, восхищаясь их желанием жить, их любовью к жизни, какой бы та ни была.

Листки поведали ей историю кучки беглецов, блуждавших по той самой земле Иудеи, Палестины и Израиля. Маленький этот народец благодаря одной-единственной книге послужил процветанию всей планеты. В той книге говорилось, что все люди ведут род от одной пары прародителей и потому все меж собой в родстве; ни один человек не вправе сказать другому: «Я по рождению благороднее тебя».

Эти фантастические, по сути, неправдоподобные истории постепенно завоевали признание всех народов и составили основу того, что называют современным демократическим мироощущением. Но им противостоят миллионы лет животного состояния и жестокости, так что те самые люди, которые вдохновлялись чтением этой малой книжицы до такой степени, что объявляли себя единственными носителями ее истин, додумались до того, что возвели то первое племя странников в ранг козлов отпущения — носителей всего зла планеты.

Человечеству известны многие проклятые народы: пиренейские каготы, гахеты из Гиени, аготакисы Нижних Пиренеев, бретонские куаксы, «птицеловы» из герцогства Буйонского, буррэны из деревень Эна, трансготы, гезитаны, колиберты, манихейцы, катары, альбигойцы, патарены… но те, о коих речь, сделались проклятыми из проклятых: дошло до того, что у народов, жребий которых не задался, возник обычай изливать на изгнанников всю желчь, что накопилась за многие века их собственного унижения. Именно руководствуясь этим всеобщим негодованием, исполненным мрачного религиозного пыла, некоторые идеологи XX века прониклись решимостью уничтожить тот немногочисленный странствующий народец, смести его с лица земли.

Между тем Линемари больше всего поразила яростная жажда жить, охватившая людей, из коих состояло то неоседлое племя, и не покидавшая их во все время кошмарных невзгод периода Великого Истребления, проявляясь даже в самоубийственных демаршах варшавских юношей-смертников, превративших себя в живые бомбы и бросавшихся, обвязавшись взрывчаткой, под немецкие танки. Кажется, что большинство мучительств, изобретенных родом людским — от его зарождения в Великой Рифтовой долине до нынешних времен, — было испробовано в борьбе с этим народом-странником за недолгий срок Великого Истребления.

По видимости, вытесненные из жизни, они должны были вновь, так сказать, изобрести Человека с большой буквы, уже дойдя до края пропасти. Находя опору в разверстой перед ними пустоте, многие торопливо сочиняли целые поэмы или толстые прозаические тома, уповая воззвать к потомкам как к единственным свидетелям; подобные тексты запечатывались в бутыли и зарывались в пепел, устилавший всю округу там, где они ожидали мученического конца. Повсюду действовали их подпольные школы, возносились старинные, издревле обращаемые к небесам моления; неподалеку от газовых камер шли настоящие синагогальные службы. Звучали новые молитвы не с просьбой к Всевышнему спасти странников земных, обреченных и не ждущих пощады, но с мольбой о том, чтобы Он сжалился над оставшимся человечеством, над теми, кто уцелеет в бойне. Часто свет, что теплился в их душах, не гас даже в рабском унижении. Унижении, нередко способном превращать рабов в верных слуг своих утеснителей, что многократно случалось на всех концах земли от времен деспотий Месопотамии до воцарения современных рабовладельческих порядков на Востоке и в Новом Свете.

Линемари подметила, что во всех основных тринадцати версиях повествования, хранившихся в подвалах института Яд ва-Шем, присутствует один и тот же мотив. Автор вновь и вновь прибегал к терминологии, позаимствованной из какого-то утраченного сочинения, то была книга некоего Боровского о «мире камней», но, хотя она фигурировала во многих библиографических списках, найти ее уже не представлялось возможным.

Во всех тринадцати версиях повторялась также история, не имевшая между тем никакого касательства к основным повествованиям, обнаруженным в этих сундуках. Речь там шла о событии, происшедшем в эпоху монгольских завоеваний, когда весть о приближении войска Тамерлана вызывала такой ужас, что, например, жители Багдада еще до начала сражения сами выдали завоевателю из своей среды каждого десятого. Линемари долго размышляла над этими пассажами, так и не уразумев, для чего они здесь приводятся: никаких аналогий с судьбой народа-странника не возникало. Войска монголов действовали беспощадно, но вполне логично и рационально, делая все, чтобы облегчить захват новых территорий; умерщвление каждого десятого из побежденных считалось по тем временам вполне предусмотрительной мерой: так победители освобождали излишки земли для выпаса своих лошадей. Между тем террор в отношении изгнанников, по всей видимости, не был связан с соображениями выгоды: его жертвами становились мужчины, женщины, старики и дети, притом их убивали не ради каких-либо ощутимых преимуществ — единственной умопостигаемой целью всего этого являлось их полное уничтожение как таковое. Однако чаще всего Линемари ошеломляло то, что сами рукописи зачастую походили на бред безумного: они пестрели полными сарказма и ярости восклицаниями, криками отчаяния, отстраненными учеными разглагольствованиями о самоубийстве, леденяще хладнокровными упоминаниями о никому не ведомых ныне происшествиях, невнятными аллюзиями и ссылками на ужасы, веками творившиеся на планете за все время существования человеческого рода.