Любовь властелина - Альберт Коэн Страница 2

«Меня ужасно расстроили страдания бедного малыша, который четырнадцать часов подряд ждал своего хозяина, и я дала телеграмму в ОЗЖ (будучи членом этого благотворительного общества), что я готова взять Пятнашку к себе, и попросила отправить его сюда самолетом за мой счет. В тот же день телеграфом пришел ответ: "Пятнашку уже взяли". Тогда я телеграфировала: "Заслуживают ли доверия его новые хозяева? Напишите подробней". Ответ, пришедший письмом, был великолепен. Я привожу его целиком, чтобы показать, какие замечательные люди англичане. Перевожу: "Дорогая мадам, отвечая на Ваш вопрос, мы с удовольствием доводим до Вашего сведения, что Пятнашку взял его светлость архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии, который, как нам кажется, может гарантировать высокие нравственные качества. На первом обеде в епископском дворце Пятнашка продемонстрировал отменный аппетит. Искренне Ваш…"».

«Теперь — о моей семье и обо мне. При рождении я получила имя Ариадна Кассандра Коризанда д'Обль. Д'Обль считается одной из лучших фамилий Женевы. Они родом из Франции, но в 1560 году присоединились к Кальвину. Наша семья дала Женеве ученых, философов, невероятно достойных и образованных банкиров и множество священников, поддерживающих святое дело Реформации. У меня даже был предок, который помогал Паскалю в каких-то его опытах. Женевская аристократия — лучшая из всех, не считая английского дворянства. Моя бабушка была из Армийотов-Идиотов. Потому что в семье была одна ветвь — люди достойные, а именно Армийоты-Идиоты, а были ничтожные, назывались Армийо-Гнилье. Конечно же, второе имя, то есть прозвище, никогда не писалось, их называли так для удобства, чтоб понять, о какой ветви идет речь — с конечным "т" или без. К сожалению, наш род скоро угаснет. Все д'Обли уже померли, кроме дяди Агриппы, который холост и, соответственно, не продолжит род. А у меня, если когда-нибудь будут дети, их станут именовать Дэмы, всего лишь Дэмы.

Нужно теперь рассказать о папе, маме, брате Жаке и сестре Элиане. Мама моя умерла родами, произведя на свет Элиану. Эту фразу в романе надо изменить, а то как-то глупо звучит. Про маму я ничего не помню. На фотографиях она выглядит не особенно симпатичной, у нее уж больно суровый вид. Папа был пастором и преподавателем на Факультете теологии. Когда он умер, мы были еще маленькие — Элиане было пять лет, мне шесть и Жаку семь. Горничная объяснила нам, что папа на небе, и мне стало страшно. Папа был очень добрый, очень красивый и представительный, я им любовалась. Дядя Агриппа мне потом рассказывал, что он казался высокомерным, чтобы скрыть природную робость, что он был очень внимательным к мелочам и честным той внутренней честностью, которой славятся женевские протестанты. Сколько смертей в нашей семье! Элиана и Жак погибли в автокатастрофе. Я не могу говорить о Жаке и моей любимой Элиане. Если я заговорю о них, сразу заплачу и не смогу продолжать».

«Сейчас по радио играло "Zitto, zitto" этого ужасного Россини, тупицы, которого интересовали только макароны с мясом; он даже сам их готовил. А тут включили "Самсона и Далилу" Сен-Санса. Еще того хуже! Кстати о радио, тут передавали пьесу какого-то Сарду, которая называлась "Мадам Не-Ведая-Стыда". Кошмар! Как можно быть демократом, слыша эти крики и аплодисменты толпы? Как радуются эти идиоты выходкам некой мадам Не-Ведая-Стыда, герцогини Гданьской. Например, когда на дворцовом приеме она заявляет по-простонародному: "А вот она я!" Представьте себе, герцогиня — бывшая прачка, и этим гордится! А ее тирада, обращенная к Наполеону! От всего сердца презираю этого месье Сарду. Конечно же, мамаше Дэм очень понравилось. Ужасны еще по радио эти вопли публики на футбольных матчах. Как можно не презирать таких людей?»

«После папиной смерти мы все трое поехали к его сестре Валери, которую между собой называли Тетьлери. В романе надо как следует описать ее виллу в Шампель, увешанную неудачными портретами предков, изречениями из Библии и старинными видами Женевы. В Шампель жил еще брат Тетьлери, Агриппа д'Обль, которого я называла дядюшка Гри. Он очень интересная личность, но о нем потом. Сейчас я буду рассказывать только о Тетьлери. Ее, конечно, нужно сделать одним из главных персонажей моего романа. Всю жизнь она изо всех сил пыталась скрыть от меня свою глубочайшую привязанность. Я попробую сейчас описать ее по-настоящему, как будто бы это уже начало романа».

«Валери д'Обль четко осознавала свою принадлежность к женевской аристократии. По правде сказать, первый из женевских д'Облей во времена Кальвина торговал сукном, но это было давно и неправда. Моя тетушка была высокой и величественной, с правильными чертами красивого лица, одевалась всегда в черное и к моде относилась с глубочайшим презрением. Поэтому, выходя на улицу, она всегда надевала странную плоскую шляпу, похожую на большую лепешку, по краям окруженную короткой черной вуалеткой. Вся Женева помнит ее фиолетовый зонтик, с которым она никогда не расставалась, она держала его как тросточку и опиралась на него при ходьбе. Она была чрезвычайно щедрой и отдавала львиную долю своих доходов на благотворительные организации, миссионерские поездки в Африку и ассоциации по охране архитектурных памятников Женевы. Еще она основала стипендию для благонравных молодых девушек. "А для юношей, тетя?" Она ответила мне: "Балбесами я не занимаюсь"».

«Тетьлери принадлежала к вымирающей группе наиболее ортодоксальных протестантов, к которой относятся и шотландские пуритане. Для нее мир делился на избранных и изгоев, причем большую часть избранных составляли жители Женевы. Конечно, были какие-то избранные еще и в Шотландии, но немного. Она при этом была далека от мысли, что достаточно всего лишь родиться в Женеве и быть протестантом, чтобы достичь спасения. Нет, дабы обрести милость Всевышнего, необходимо было выполнить пять условий. Во-первых, буквально верить каждому слову Библии, в частности тому, что Еву создали из ребра Адама. Во-вторых, состоять в членах консервативной партии, называется она, кажется, национал-демократическая. В-третьих, ощущать себя жителем Женевы, но не Швейцарии. "Да, Женевская республика присоединилась к швейцарским кантонам, но больше у нас нет ничего общего с этими людьми". Для нее жители Фрибурга (Какой ужас, паписты!), жители Во и Берна были такими же иноземцами, как китайцы.

Четвертое, принадлежать к одному из "приличных семейств" — то есть тех, у кого, как в нашей семье, предки входили в Малый Совет до 1790-го года. Это правило не распространялось на пасторов, но только, конечно, на серьезных пасторов, "а не этих юнцов с бритыми щеками, которые имеют наглость заявлять, что Всевышний всего-навсего самый великий из Пророков!" В-пятых, не быть "мирским". В это слово тетушка вкладывала совершенно особый смысл. В частности, мирским в ее глазах становился любой веселый пастор, или пастор, который носил мягкий подворотничок, или спортивный костюм, или светлые ботинки — это она считала просто ужасным. "Тцц-тцц, я прош — шу тебя, у него желтые ботинки!". Мирским оказывался также каждый женевец, даже из хорошей семьи, если он ходил в театр. "Пьесы в театре — сплошь выдумки. Мне неинтересно выслушивать всякую ложь"».

«Тетьлери была подписана на "Женевскую газету" — такова была семейная традиция, и к тому же, она, "кажется", владела в ней частью акций. Но она никогда не читала это достойное издание, даже не притрагивалась, потому что многого в нем не одобряла. Конечно, не политические статьи, лишь то, что она называла неприличным, а именно: страничку женской моды, роман с продолжением на второй странице, брачные объявления, новости из католического мира, объявления Армии Спасения. "Тцц-тцц, я тебя прошу, смешать религию со всеми этими тромбонами!" Неприличными считались также реклама корсетов и анонсы всяческих "кабаре", это у нее было объединяющие слово для всех подозрительных заведений, будь то мюзик-холл, дансинг, кино или даже кафе. Кстати, чтобы я не забыла: как она была недовольна, когда узнала, что как-то раз дядя Агриппа, мучимый жаждой, зашел первый раз в жизни в кафе и отважно заказал чаю. Какой скандал! Д'Обль в кабаре! Да, кстати, нужно обязательно упомянуть где-нибудь в романе, что Тетьлери никогда в жизни не солгала. Правда была ее жизненным принципом».