Энциклопедия русской души - Виктор Ерофеев Страница 2

Метаморфозе подверглось всего-то-навсего одно местоимение, затертое словечко, однако "мы" - Николай Второй русской лексики. Напрасно думать, будто наше "мы" состоит из сложения самозначимых "я". Русское "я" как элемент не жизнестойко и обретается исключительно в семейственной молекуле. Выходит, не "я" формирует идею "мы", но "мы" манифестно и речетворно. "Мы" плодит ублюдочных "я", как мелкую картошку. Все силы русского правописания - на стороне "мы", и сколько бы литературных терзаний ни вкладывать в развитие "я", они не окупятся за недостатком грамматических резервов. Взять, для примера, подсознательное мыканье Платонова и сопротивленческое яканье Набокова, чтобы увидеть разность потенциалов. На "мы" можно гавкать, как Замятин, над "мы" можно хихикать, как Олеша, но "мы" имеет самодержавное качество, известное под именем "народ".

"Народ" - одно из самых точных понятий русского языка. Оно подразумевает двойной перенос ответственности: с "я" на "мы" и с "мы" на -род: "мы-они", внешне-внутренний фактор, что означает вечные поиски не самопознания, а самооправдания. Слово "народ" зацементировало народ на века.

Несмотря на различия между сословиями, поколениями, полами и областями, русские - союз потомков, битых кнутом и плетями. Русские - дети пытки. Там, где особенности индивидуальной жизни процветают за счет общественной, народ - метафора или вовсе несуществующее слово. В этой стране оно передает суть неправого дела.

Изначально я был смущен и щедро испытывал чувство вины. Перед тем же народам. Но, спутавшие самоуправление с самоуправством, русские превратились в слипшийся ком, который катится, вертится, не в силах остановиться, вниз по наклонной плоскости, извергая проклятия, лозунги, гимны, частушки, охи и прочий национальный пафос.

Проснувшись, я осознал народ в сборной солянке, по общему настроению, которое он в себе квасит. Доходяги, интеллигенция, фаталистические позывы -все сравнялось. Я выключил телевизор. Я перестал болеть за команду.

моральная помощь гитлера

Если в Париже есть площадь Сталинграда, то это недаром. По большому счету, Гитлер помог России. Он создал ей хотя и не такой железобетонный статус моральной неприкосновенности, как для евреев, но тем не менее он его создал. В -е годы он переманил на сторону советской России всю прогрессивную западную интеллигенцию, ставшую советскими шпионами мысли, в начале -х -весь западный мир.

Россия, лишенная неприкосновенности, не вызывает к себе уважения. Она, как правило, портит тех, кто к ней приближается. Неизменный отпечаток оставляет на всех, кто ее посетил.

Народ с "винтом" зря не рождается? - Да ладно вам! Галактики и то премило blow up. Мне надоели назидания.

Было от чего растеряться.

Стремление найти презрению эстетический эквивалент привело меня в конечном счете к умственной горячке. Она дала диковинный приплод, и, всех оттеснив, возник вожак, что вывел меня из моего русского мира в свой, все изменив, ничего не порушив. Хотел бы заранее оговориться: движение по русскому миру не стало ни этнографическим, ни паталого-анатомическим. Оно не касалось ни общих маршрутов, ни запретных троп. Все эти подробности неважны вожаку. Движение шло по внутренней плоскости и редко складывалось в слова.

Я вобрал в себя Россию как художественное произведение.

гений места

Через неделю утром позвонил Пал Палыч. Спросонья я не сразу врубился. Он приехал ко мне домой, бегло похвалил квартиру, разулся по своему хотению, не расшнуровывая ботинок, и быстро прошел в кабинет. Он играл роль службиста, у которого сто сорок тысяч неотложных дел. Вместе с ним обозначился референт, застегнутый на четыре пуговицы, не то голубой, не то просто элегантный молодой человек.

- Не знаю, чем вам помочь, - хлопотливо сказал Пал Палыч. - Хотите хоть сто омоновцев, хоть двести. - Он подумал. - Хотите танк?

- Чего вы от меня хотите? - сухо спросил я, живо представляя себя в танке.

- Страной, - в кулак откашлялся референт, - руководит не президент, не правительство и не ЦРУ, как утверждают пенсионеры, а вот это самое, так сказать, вездесущее тело. Это не сказка, - заторопился он, увидев мое недоумение.

- Ну почему? - сказал я как можно более небрежно. - Россия и есть сказка.

- Возможно, - выдержал паузу референт. - Иногда он живет на Ваганьковском кладбище, где похоронена ваша бабушка.

- Идите вы сами на кладбище, - сказал я, давая понять, что разговор закончен.

Пал Палыч поспешно вытащил из большого рыжего портфеля конверт и вручил мне. Я заглянул внутрь:

- А еще говорите, что в вашем государстве нет денег. Пал Палыч по-генеральски потупился и невольно уперся взглядом в уставной непорядок

- Не уследила! - Пал Палыч застенчиво отправил мизинец левой ноги обратно в носок цвета хаки. - Жена носки штопает. Такое у нее, понимаешь, хобби.

Референт бойко заговорил:

- Польские, полушерстяные, люблинской фабрики. Не покупайте больше. Говно.

- Понял, - сказал генерал. - Ближе к делу.

- Если выйдете на контакт, - обратился ко мне референт, -постарайтесь внушить ему... - В передней со страшной силой хлопнула дверь, - оставить нас в покое, - пробормотал он.

- Сквозняк, - сказал я.

- У нас в России от сквозняка может начаться все, вплоть до гражданской войны, - озвучил референт свои опасения.

- Почему - я? - спросил я генерала.

- Вы там что-то такое писали о заре нового откровения, - покраснел он.

- Есть интерференция, - прибавил референт.

- Ну, мы пошли, - поднялся с дивана Пал Палыч. - Саша,- кивок на референта, - поступает под вашу команду.

- Постойте! Вы, случайно, не идиоты? - поинтересовался я.

крутые девяностые

Между тем, Саша оказался вовсе не идиотом. Он был из тех, кто перепробовал сотни форм жизни в крутые русские девяностые годы. Он ощутил свист и скорость русского времени, когда час шел за год, как никогда ни до, ни, видно, после. Он был из тех, кто понял смысл энергии, перекроил пассивную ментальность.

Мало кто в России жил в -е годы - почти все плакали. По разным поводам. Плакали от радости, получив свободу. Плакали обкраденные. Плакали обстрелянные. Почти все пугливо озирались, держась за карман, не включаясь в игру, шаря на обочине. Начиненная деньгами Москва казалась этим "почти всем" беднейшим, пропащим городом мира.

Деньги валялись на бульварах и площадях, залетали с ветром в подъезды, кружились на лестничных клетках. Их можно было сгребать метлой, - только дворников не было, были новички-любители, и гребли они поначалу неумело, доморощенно - занятие настолько утомительное, что не хватало времени пересчитывать выручку по вечерам, так спать хотелось. Деньги держались в ведрах, тазах, больших кастрюлях, их были миллионы и миллионы, они обменивались на зеленые, и зеленых можно было за неделю накрутить на миллион.