Спасенная с "Титаника" - Лия Флеминг Страница 2

Селеста корила себя за опоздание; она даже не успела проститься с матерью. Непогода задержала пароход, шедший из Нью-Йорка, однако похороны откладывали до тех пор, пока Селеста наконец не прибыла в Личфилд, в родительский дом. Увидев, что мать, некогда красавица, превратилась в почти незнакомый иссохший скелет, она испытала потрясение.

Резкий ветер гонял по церковному двору, мощенному булыжником, сухие листья. Вышел настоятель, чтобы сопроводить скорбящих в гулкий неф. Селеста подняла глаза на три внушительные соборные башни и их острые шпили, пронзающие ясное мартовское небо, затем перевела взгляд на аккуратные дома из розового песчаника, что окружали собор. Как хорошо знаком ей этот вид – ранняя весна, проклюнувшиеся нарциссы, свежий ветер с болот, от которого перехватывает дух… Весенние поездки домой всегда вызывали у Селесты душевный подъем; особенно радовали ее нежные цветочные бутоны и ярко-зеленая молодая травка в полях и парках. Пасхальная служба в соборе – это всегда нечто торжественное, однако в этом году к ней примешается горечь семейной утраты…

На миг Селеста вспомнила собственный дом и любимого сына, оставленного далеко за океаном. Невольно промелькнула мысль о предстоящем утомительном путешествии обратно, но Селеста быстро отогнала ее: сейчас не время.

Она дотронулась до своего длинного шерстяного пальто с воротником из лисы. Под пальто на ней было надето траурное платье, отделанное бисером, и черные перчатки – и то и другое принадлежало маме. В этих рукавах, хранивших очертания материнской фигуры, в знакомом запахе лавандовой воды, что исходил от ткани, Селеста находила успокоение. Шляпка из фетра, под которую она спрятала пышный каскад золотисто-каштановых кудрей, держалась на голове при помощи бабушкиных шляпных булавок. Времени на приобретение подходящего траурного наряда у Селесты не было, оставалось только надеяться, что, выбрав этот, она не ошиблась. Луиза Форестер всегда выглядела очень элегантно, и после ее смерти дочь хотела выказать ей уважение, столь же глубокое, как и любовь при жизни.

Селеста берегла яркие, интересные письма матери, в которых та сообщала новости о соборе, духовенстве и проделках студентов Богословского колледжа. Эти письма, словно драгоценная ниточка, связывали ее с родиной. А потом вдруг строчки начали ползти в разные стороны, почерк сделался неразборчивым, и материнскую руку сменила отцовская. Сообщая, что мать нехорошо себя чувствует и не в состоянии держать перо, отец недвусмысленно намекал, что дочери пора приехать, пока болезнь не взяла свое.

Я не успела с тобой попрощаться, мамочка, – каждую ночь после возвращения рыдала Селеста. Утешает лишь, что погребение будет достойным: Луизу Форестер, дочь епископа, со всем полагающимся почетом похоронят на холме рядом с собором. Но где же мне оплакивать тебя, когда я вернусь домой?

«Я есмь воскресение и жизнь…» – монотонно гудел голос священника. Услышав эти умиротворяющие слова, Селеста стиснула ладонь отца и попыталась сдержать слезы. Почему ты нас покинула? Как смогу я исполнять свой долг без твоей любви и поддержки, что вели меня на жизненном пути?

По окончании похорон, когда все подкрепились чаем и мясными закусками в столовой Богословского колледжа, Селеста с братьями вернулась в Ред-хаус – их дом располагался в Стритэе, деревушке, примыкавшей к Личфилду. Там отец и сделал объявление.

– Теперь все в сборе, и я должен сообщить вам, что не намерен жить здесь. Для меня нашлось место в викариате. Хочу быть поближе к вашей матери и к городу, приносить пользу людям.

– Но мы не можем оставаться тут без тебя! – воскликнул Селвин. Он служил адвокатом и каждое утро ездил на работу в Бирмингем.

– Еще как можете. В один прекрасный день ты женишься, и твоей жене вряд ли захочется ухаживать за стариком. Бертрам – студент, ему нужен дом, куда можно приезжать на каникулы, да и Селесте тоже, если, конечно, она когда-нибудь выберется сюда с семьей, – сказал отец и посмотрел на фото улыбающегося Родди – карточка занимала почетное место на каминной полке. – Ваша мама любила эту фотографию, – тихо промолвил он, потом стряхнул с себя задумчивость и продолжил: – Селестина, дорогая, возьми часть ее вещей.

Селесте, однако, совершенно не хотелось что-либо трогать, не хотелось разрушать магию воспоминаний, связанных с родительским домом. Как-нибудь потом, позже.

Отец, казалось, не замечал ее состояния.

– Забери хотя бы столовое белье, – настаивал он. – Мама чудесно вышивала, она бы хотела передать все это тебе.

Со слезами на глазах Селеста дотронулась до скатерти, на которой лежали карточки с выражением соболезнований и стояли цветы в вазах.

– Спасибо, папа, – выдавила она. – Пожалуйста, не сейчас.

Старик наконец почувствовал глубину горя Селесты и взял ее за руку.

– Не волнуйся, мама всегда будет в твоем сердце, – ласково произнес он. – Она не оставит тебя. Вы все справитесь с трудностями, как справилась бы она, я в этом уверен. Моя Луиза воспитала хорошую дочь, а ты всегда можешь испытать радость возвращения в любящую семью, милая.

Отец прав. Воспитанная должным образом, Селеста знала, что вперед собственных желаний необходимо ставить свой долг и нужды других людей. Она сглотнула слезы и устремила взгляд в окно, на лужайку, покрытую молодой ярко-зеленой травкой. И зачем только Личфилд так прекрасен в это время года!.. Следовало бы открыться отцу, подумала Селеста. Но что-то ее удерживало. Не стоит нагружать его своими проблемами, какими бы серьезными они ни были.