Экспертиза любви - Ирина Степановская Страница 2

— Ой какие мы нервные! — Хачмамедов легонько прихлопнул кулаком по столу.

Саша вдруг вспомнил, что за щекой у него спрятана мятная жвачка, которую он жевал все утро во время вскрытия. Он захотел ее выплюнуть, но все-таки не стал, подумал, что не надо доводить Хачека до кондрашки.

— А без дополнительных экспертиз, значит, причина смерти тебе не известна? — Хачмамедов попытался вложить в этот вопрос всю иронию, на какую был способен.

— Неизвестна. — Саша уже тоже терял терпение. Неужели нельзя попросту спросить, в чем дело? Нет, надо обязательно показать, кто здесь начальник. Вот уж дурацкая манера у Хачека. Никто и не спорит с его авторитетом. Долго он еще будет сегодня над ним вые…? И так уже с утра достал этот труп из клуба. Да и следователь тоже достал.

— А ничего, что на трупе этого парня ни много ни мало, а двадцать три раны? Нанесенных, как ты сам определил, острыми предметами. — Хачмамедов развернулся к Саше полностью, и тот увидел, что лицо начальника прямо-таки перекосилось от злости. И Саша внезапно тоже разозлился. Разозлился так, что у него лицо побелело, и он заорал начальнику в ответ:

— Вот я их сегодня все утро и считал! Целых четыре часа! Поэтому, между прочим, вы и знаете, что их — двадцать три. А не двадцать четыре или двадцать восемь. — Саша теперь смотрел на Хачека прямо-таки с ненавистью.

— И ни одного повреждения из двадцати трех (твою мать!), которое могло бы явиться причиной смерти, ты не нашел? И поэтому тебе нужны дополнительные экспертизы? — Дальше со стороны Хачмамедова последовала такая непечатная тирада, что Саша, вынужденно слушая начальника, даже удивился. А удивившись, вдруг успокоился, без приглашения подвинул к себе стул и сел сбоку от хачмамедовского стола.

— Послушайте, Владимир Александрович, я ведь не дурак…

Но в институтском своем кабинете проректор Павел Владимирович о делах, творящихся в экспертизе, знать не знал. И поэтому упорно продолжал расписывать преимущества судебной медицины.

— Мне этот предмет знаком весьма поверхностно. — Лена старалась говорить аргументированно, сосредоточенно и веско, но выходило почему-то жалобно. Она сама это чувствовала, но изменить тон не могла — уж больно велико было ее разочарование. Готовилась к одному, а получилось… — Три года назад вы посылали меня учиться в очную аспирантуру по специальности «Глазные болезни». — Никогда, ни на одном экзамене в жизни Лена так не волновалась, как теперь. — А сейчас, когда я вернулась после аспирантуры, оказывается, что меня никто нигде не ждет. Но ведь одним из условий моего обучения было возвращение именно на кафедру офтальмологии…

— Елена Николаевна, еще раз вам повторяю. Вы должны были вернуться на кафедру не по конкурсу, а по замещению должности. Вместо ушедшей в декретный отпуск ассистентки Петровой. Ну кто же знал, что Петрова в декретный отпуск не уйдет?

— А почему она не ушла?

— Ну что за глупый вопрос… — Павел Владимирович почувствовал раздражение. — Откуда я знаю? Может, бабушку из деревни выписала с ребенком сидеть. Может, место свое боится потерять. Ну поймите, не могу же я вас посадить ей на голову? И уволить ее не могу. Петрова — кормящая мать. — Проректор сделал паузу и нетерпеливо забарабанил обеими руками по блестящей поверхности стола.

Лена зажмурила веки и отчетливо представила: три года аспирантуры коту под хвост, диссертация ее никому не нужна, в институт ее не возьмут, она пойдет работать в поликлинику. Очередь на прием тянется от регистратуры в два этажа, больные ругаются, денег нет.

Две слезинки капнули на платочек.

— Елена Николаевна! — крикнул проректор. — Что это такое? — Он рассерженно стукнул ладонью по столу. — Хватит реветь, как проштрафившаяся студентка! Вы сами теперь преподаватель. Выбирайте из трех — и немедленно. Не задерживайте меня! Вакансии есть на кафедрах: нормальной анатомии, микробиологии и судебной медицины.

Слезы потекли быстрее.

— Или пишите заявление, что будете трудоустраиваться сами вне нашего института. — Пухлая рука с редкими волосками протянула ей через стол чистый лист бумаги. Манжета рубашки была скреплена золотой запонкой.

— А вы… вы… все-таки, Павел Владимирович, что мне посоветуете? Может, лучше на микробиологию? — Девушка легонько шмыгнула носом и вытерла с обеих щек слезы ладошками.

Проректор к бумаге добавил шариковую ручку.

— Лена! Послушайте меня. Я вам честно скажу, — в его голосе прорезались наконец-то живые нотки. — На судебке интереснее, чем на микре, вы мне поверьте!..

Володя Хачмамедов, по всей вероятности, тоже когда-то считал, что на «судебке» интереснее, чем где-либо еще. Но в данный момент это сакраментальное «интересно — не интересно» его волновало мало.

— Значит, получается, — обеими руками он оперся о стол и уже весь багровый подался к Саше, — что все эти двадцать три повреждения царапинами, что ли, были?

— Нет, не царапинами. Но ни одной раны, проникающей хоть в какую-нибудь полость — брюшную, грудную, сердечную, черепную коробку или повредившей хоть сколько-нибудь крупный сосуд, я не нашел. Нет нигде ранений жизненно важных органов. Ну нет, и все. Не могу же я их выдумать? Вот такой вот случай. — Саша откинулся на спинку стула и задрал одну ногу на другую. И удивительно, что вот этот Сашин тон вдруг отрезвляюще подействовал и на начальника. Хачмамедов отвернулся, опять повел шеей и посмотрел в окно, размышляя. Потом перевел взгляд на Сашу. Он уже не злился, он думал. И это замечательным образом преобразило его — он перестал походить на грубого, безобразного кривляку, а превратился в усталого человека лет пятидесяти. В прошлом спортсмена и бабника в одном лице.

— Не может быть, — сказал Хачмамедов. — Двадцать три раны — и ни одного кровотечения?

— Не верите — сами протокол посмотрите. Думаете, я зря четыре часа, согнувшись, корпел? И этому кретину из прокуратуры я то же самое сказал: диагноз могу выставить пока только предварительный. И свидетельство родственникам выпишу без причины смерти. Пока не получу данные дополнительных экспертиз.

— А какой предварительный диагноз-то собираешься написать? — Хачмамедов поморщился и снова сильно крутанул головой. И Саша вдруг услышал, как хрустнули у него позвонки где-то в шее. И Саша подумал, что у Хачека, наверное, сильнейший остеохондроз. И боли. Поэтому он и крутит все время плечами. Саша помолчал, дожевывая жвачку. Орать больше не хотелось.

— Ничего пока не остается, как написать «О.К.Н. И.Б.С.», — тихо сказал он. — Как бы кто к этому диагнозу ни отнесся.

— Ты что, охренел? — Но и Хачек уже говорил не так, как раньше. Не орал, а как бы раздумывал вместе с Сашей. — У парня двадцать три раны, а ты напишешь «Острая коронарная недостаточность на фоне ишемической болезни сердца»? Родственники подадут на нас в суд за издевательство и глумление над трупом. Обратятся в Международный трибунал.