Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон Страница 2

— Зачем вы приехали в Испанию?

— Turista!

На паспорт немедленно падает печать, вас печально оглядывает пара темных глаз, исполненных неистребимой меланхолии, как у всех, кому приходится работать с людьми; теперь вы свободны и можете вступить в Испанию.

§ 2

Мои комнаты оказались совершенно безликими и могли бы находиться в Лондоне, Париже или Риме — в самом деле, единственным свидетельством испанского духа было изображение распятия над кроватью. Полуденное солнце ворвалось в комнату и завладело ею, когда я, после сражения с хитроумной веревочной системой, незнакомой менее солнечным странам, наконец приподнял деревянные ставни на ярд или два, открывая вид за окном. Я увидел столпотворение невысоких крыш, крытых красивой темно-красной черепицей удлиненной полукруглой формы — такая встречается в церквях византийской постройки по всей Греции. Чуть поодаль стоял уродливый бетонный многоквартирный дом, все окна его были закрыты: наверняка в каждой комнате предавался полуденной дреме какой-нибудь испанец. Слева располагалась, по всей видимости, большая семинария, где по галерее медленно ходил одинокий священник с требником в руке — единственный признак жизни посреди мадридской siesta, точнее, той ее части, что открывалась перед моим окном. Священник беззвучно шевелил губами. Он был молод, бледен и одет в новую, прекрасно сшитую сутану — вероятно, лучшую, какую можно купить. Очевидно, его недавно рукоположили — к вящей гордости семьи, которая собралась послушать, как он служит свою первую мессу. Черная фигура, расхаживающая туда-сюда, стала для меня символом Испании: неутомимый дух церкви, с презрением отвергающий покой и отдых даже в жаркий солнечный день. Этот священник мог бы так расхаживать перед еретиком, и так Филипп II мерил шагами коридоры Эскориала.

Я несколько раз тянулся к телефону, но, вспомнив, в какой стране нахожусь, отдергивал руку. Испортить другу siesta было бы чудовищным нарушением приличий! Пройдет еще час, прежде чем я смогу кому-нибудь позвонить. Чем же пока заняться? Может, прогуляться по теневой стороне улицы, вдоль закрытых ставнями витрин магазинов? Но нет: летаргическая несуетливость, первый дар Испании путешественнику, уже брала верх, и я решил, что лучше всего выкурить сигарету и подождать, пока Мадрид снова поднимется на ноги.

Я иногда размышлял, настолько ли несведущи другие нации в нашей истории, как мы — в их истории. История Испании, столь непохожая на историю любой другой европейской страны, неизвестна в Англии почти никому, кроме разве что студентов. Но даже те, кто лучше знакомы с испанской культурой, кто читал Сервантеса и слышал музыку Мануэля де Фальи, кто видел картины Веласкеса и Эль Греко, а может, даже репродукции Гойи, вряд ли смогут рассказать вам что-нибудь об истории Испании, кроме одного или двух моментов, касающихся и нашей страны: как Генрих VIII женился на Екатерине Арагонской, а Филипп II пытался завоевать елизаветинскую Англию с помощью Непобедимой армады. Удивительно вдруг осознать, что бабушка великого Фердинанда Кастильского, столь яростно сражавшегося с маврами, была англичанкой или что Эдуарда II, первого принца Уэльского, родила испанка; что Черный Принц привез из Испании огромный рубин, сейчас находящийся в государственной короне Англии; что Джон Гонт имел обыкновение именоваться Монсеньором Испанским и воображал себя королем Кастилии; что испанская кровь текла в жилах Ричарда III, Эдуарда IV, Елизаветы Йоркской и — несомненно, уже сильно разбавленная — в жилах Генриха VIII и его дочери Елизаветы…

Зазвонил телефон. Siesta окончилась. Снова зазвучат свистки полисменов-регулировщиков, переполненные трамваи и старые такси опять поедут по дорогам; стальные ставни опустятся с витрин магазинов.

— Привет, — сказал голос друга. — Добро пожаловать в Испанию! Ты поужинаешь со мной сегодня? Отлично! Тогда я зайду за тобой около десяти.

— Около десяти?

— Ну да, или рановато?

— Да нет, буду ждать.

И я, полагающий одним из величайших жизненных удовольствий в десять вечера отправляться в постель, мысленно застонал.

§ 3

Я вышел на разогретые солнцем улицы. Все незнакомые города кажутся огромными, пока не узнаешь их поближе, и Мадрид не исключение. Улица Алькала показалась мне одним из красивейших проспектов Европы. Ось «мадридского колеса» — площадь Пуэрта-дель-Соль, Солнечные ворота мавританского Мадрида. Поначалу она смущает и запутывает, но, когда вы лучше узнаете город, все больше очаровывает. Эта площадь — как магнит: непонятным образом все время оказываешься здесь; если вы заблудились, нужно просто прийти сюда и проложить новый курс.

Было восхитительно прогуливаться в толпе людей, пока летний день подходил к концу, заглядывать в красивые витрины магазинов — особенно восхитительны обувные лавки — и слышать вокруг неумолчный поток разговоров на кастильском. Насколько иначе звучит язык в его родной стране, когда на нем говорят быстро, громко, уверенно и свободно! Я занял кресло на тротуаре около кафе и заказал cafe con leche — кофе с молоком. Мимо прогуливались хорошо одетые люди. Многие мужчины носили солнечные очки, а еще я с любопытством отметил привычку испанцев набрасывать пиджак на плечи, не продевая руки в рукава, — вероятно, это некий пережиток накидки. Женщины были без шляп, зато с великолепными прическами. Все эти люди определенно заботились о себе. Они не выряжались как на парад, не выглядели богачами с Бонд-стрит — они просто жили в соответствии с определенными стандартами приличий. Разглядывая их, я вспомнил о белых перчатках таможенников.

Допив кофе, я медленно пошел по проспекту Хосе Антонио, где толпы были многолюднее, витрины длиннее, а запах бензина и масла от самых старых в мире работающих моторов — сильнее и навязчивее. Хосе Антонио! Это имя меня просто преследовало: им названы сотни улиц. Оно написано огромными буквами над памятниками войны, рядом с церквями, оно везде. Невозможно провести несколько дней в Испании и ни разу не встретить это имя. У каждого иностранца здесь неизбежно наступает момент, когда он, не в силах больше выносить эту муку, подходит к первому встречному испанцу и спрашивает: «Да кто такой ваш Хосе Антонио?» А ответ обескураживающе прост: это пока не канонизированный святой националистической Испании, сын генерала Примо де Риверы. Он организовал движение фалангистов и был расстрелян коммунистами через восемнадцать лет после гражданской войны.

Я продолжал прогуливаться, разглядывая витрины магазинов и удивляясь, кому могла бы понадобиться маленькая скульптура banderillero, вонзающего дротик в быка, как вдруг ко мне будто бы случайно приблизился молодой человек и пошел рядом, что-то нашептывая. Приняв его за коммивояжера, я сурово велел ему убираться на языке, который полагал хорошим кастильским, и был изрядно оскорблен, когда он ответил мне по-английски и попросил купить вечное перо, которое украдкой выудил из нагрудного кармана. Такие пероразносчики-шептуны все время попадаются на улицах Мадрида. Перья, которые они предлагают, выглядят совершенно идентичными американским, но сделаны в Барселоне. Люди с перьями никогда не бывают грубыми и назойливыми, их легко отогнать. Они просто возвращают вечное перо в нагрудный карман и с философическим вздохом, словно занимаются этим исключительно ради какого-то пари, растворяются в толпе. Но скоро вы к ним привыкаете, а они начинают вас узнавать.