Тихий друг - Герард Реве Страница 2

Аудитория, состоящая из людей зрелых лет, внимает очень вежливо, но «контакта с залом» достичь трудно, и порой только после выступления по различным замечаниям удается определить, как в действительности оценено предложенное.

Я окинул взглядом ряды, чтобы выбрать слушателя, которого легче всего будет рассмешить, но публика показалась мне очень серьезной — расшевелить их явно будет непросто. Как я уже отмечал, отсутствие молодежи бросалось в глаза. Хотя нет: слева, в конце четвертого ряда, сидела дама в темно-красном платье, которая — по крайней мере, издалека — казалась явно моложе меня. Я посмотрел на нее, и наши глаза встретились. И — но я мог это и нафантазировать — она чуть заметно улыбнулась и сразу же отвела взгляд. Насколько я мог определить с моего места — частично ее заслоняли сидящие впереди люди, — это была красивая женщина с откровенным и доброжелательным лицом. Я почувствовал, что лучше всего направить всю так называемую душевность на нее.

Как оказалось, я не ошибся: в ответ на первую же попытку добиться отклика зала, именно ее глаза, встретившись с моими, заблестели, и она действительно первой непринужденно засмеялась, втянув все окружение в нужный настрой. Я обрел уверенность и перестал кривляться, потому что получил столь желанную и необходимую выступающему власть над залом.

— А ты хорошая девочка, — пробормотал я довольно.

Судя по всему, дама была в одиночестве; во всяком случае, не поддерживала разговор с сидевшим рядом мужчиной, гораздо старше ее.

В перерыве я разгуливал по залу, пожимал руки и разрешил преподнести мне за счет правления бокал освежающего. И, стоя с ним в руке и разговаривая с председателем, я увидел, что дама с четвертого ряда, оказавшаяся неподалеку, посмотрела на меня и направилась к нам. Отчего-то ее приближение заставило мое сердце биться быстрее.

Дама подошла к нам, я отвесил легкий и вежливый поклон, а председатель, к моему удивлению, запросто приобнял ее за плечи:

— Это наш казначей. Вернее, казначейша. Можно сказать, она вас оплачивает: именно от нее вы получите свои кровненькие.

— Ты меня, значит, оплачиваешь, — пробормотал я себе под нос.

Я не мог понять, почему эти слова меня так возбуждают. Я протянул руку для знакомства, и она пожала ее в ответ:

— Кристина, — сказала она.

Эта манера представляться — в такой строгой компании и одним только именем — удивила меня, и я почувствовал легкую дрожь.

Она была, как я уже упоминал, в темно-красном, довольно изящно очерчивающем фигуру платье из тафты или хлопка очень хорошего качества, в бордовых туфлях на шпильках с позолоченными застежками. Светлые волосы до плеч, казалось, лежали небрежно, но на самом деле были тщательно уложены. Пока мы вот так, втроем, молча стояли, мне было не по себе, хотя в то же время я был уверен, что ее присутствие мне приятно.

Она была почти моего роста и на диво хорошо сложена. Ее кожа, несмотря на возраст — я прикинул, что ей максимум лет тридцать, даже, на верное, меньше, — казалась очень молодой, почти детской; очаровательная сдержанность в одежде не приуменьшала ее привлекательности, а, скорее, усиливала: то, что она выставляла напоказ, «стоило того», но вырез на спине был довольно скромным, платье — не слишком коротким, и плечи не полностью оголены: их прикрывало подобие рукавов.

— Кеес! — закричал кто-то.

Председатель извинился и ускакал: кажется, его позвали что-то уладить. Мы с дамой остались одни.

— Где вы остановились? — спросила она. — Или сегодня уезжаете обратно?

У нее был приятный голос, певучий, но без надрыва.

— Ну да, я…

— Вы писали, что не нужно бронировать для вас комнату в отеле.

Была это назойливость или просто дружелюбная забота? Она стояла рядом, и я смотрел на простенькую золотую цепочку на шее. Ее декольте было таким же скромным, как и вырез на спине, и даже речи не было о том, чтобы у нее сиськи вываливались, как это теперь принято: в лучшем случае, можно было разглядеть полсантиметра цезуры. То, чего видно не было, обрисовывалось недвусмысленно и четко и (если, конечно, форма эта не создавалась благодаря умело смоделированному бюстгальтеру), у нее должна быть очень красивая грудь, худенькая и остренькая, похожая на сильно вытянутые половинки лимончика, супротив силе земного притяжения торчащие вперед.

Странная мысль пришла мне в голову: я, к примеру, не возражал бы, если б она была моей сестрой… У меня никогда не было сестренки… Ну да, сестренки…

Я даже поймал себя на мысли, что был бы не против с ней в одной комнате… Так, ты что это опять? Давай без всей этой ерунды, Герард…

Я почувствовал потребность, более того, примечательную свободу говорить с ней открыто и даже попробовать несколько шокировать ее.

— Я терпеть не могу отели, — начал я. — Отели годятся только для самоубийств, что там еще делать?

Она улыбнулась. У нее был изящный, мягкий рот.

— В отелях самый высокий процент самоубийств, — продолжал я сознанием дела, — и что остается? Читать в постели Библию? Можно еще, конечно, подрочить.

Сказано было грубо, но этой так называемой солдафонщиной я, видимо, ее не испугал.

— Как хотите… — ответила она так, будто все это было самым обычным делом и никаких проблем не представляло. — Можете переночевать у меня.

Я, мерзкий старикашка за тридцать — что это я говорю, мне вот-вот стукнет сорок, — почувствовал, что краснею:

— Вот как?.. Я могу переночевать у тебя? — пробормотал я беззвучно; я только что попытался сострить, но она мне этого не спустила. Или… или она была так наивна и проста, что имела в виду исключительно то, что сказала? Да, всякое бывает, конечно…

Я вновь слегка поклонился:

— Очень мило с вашей стороны сделать мне такое предложение. Но… не побеспокою ли я вас?

Она беспечно улыбнулась и покачала головой. На ее лице были написаны благожелательность и щедрость, но совершенно невозможно было понять, что именно она думает.

— Нет, нет, вовсе нет, — заверила она меня. — Места полно.

— Скажу честно, — ответил я «Кристине», для меня это был бы лучший вариант. Это, конечно, не первое мое выступление, но все равно под конец устаешь.

«Что за херня», — подумал я, но добавил:

— Раз не придется спешить, я смогу больше времени уделить вопросам.

Перерыв закончился, все стали рассаживаться по местам.

Продолжая выступление, я чувствовал себя гораздо увереннее, чем до перерыва, но приходилось тщательно следить, чтобы определенные мысли меня не отвлекали. Мысли эти метались из стороны в сторону, из одной крайности в другую: она ведь именно это и только это имела в виду, эта «Кристина», не правда ли? Или то, о чем я, само собой, подумал, даже не пришло ей в голову, и потому она в совершенной невинности употребила эти двусмысленные слова? Да, может и так, конечно, все может быть… — раздумывал я насмешливо. Или… или она имела в виду именно то, что имел в виду я, только, как говорится, неосознанно?.. Может и так, правда?..