Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер Страница 2

И тут откуда ни возьмись — Каспер: стоит, ссутулившись, у плиток со скудной пищей. Лицо скрыто длинными, необычайно желтыми волосами. Андреа сидит в маленьком зале рядом с какой-то девицей, еще более стройной, чем она сама, обе ковыряются в тарелках, и Андреа вздыхает, а Та-что-стройнее смеется и болтает, прячет еду в салфетку и роняет на пол, когда никто не видит. Андреа видит. Но она, пожалуй, и есть никто. Каспер садится за пустой столик.

— Новенький, — шепчет Та-что-стройнее, у которой тарелка уже совсем пустая: вполне можно подумать, что она сознательно идет на поправку. Андреа не отвечает. Одним глазом смотрит на вегетарианское рагу, другим — на новенького. «Его зовут Каспер», — продолжает рассказывать Очень Стройная Фокусница, потом выходит из-за стола, берет свою чашку кофе и подсаживается к новенькому с улыбкой до ушей и скороговоркой вежливых фраз. Андреа думает о Лувисе. Как она ни цеплялась в детстве за Лувисину юбку, как ни старалась копировать ее движения, искусству общения так и не научилась.

Андреа косится, ковыряется в тарелке, но прятать еду в салфетку не решается. Не умеет колдовать. Улыбаться непринужденно — и то лишь когда внутри вино, а здесь подают только воду и кофе. Без молока! В вине, кстати, полно пухлых ползучих калорий.

Да, вот они сидят там вместе со стройной обладательницей ловких рук, и до Андреа доносится голос Каспера, почти шепот. Может быть, надо поздороваться, сказать «добро пожаловать» — хотя зачем? Анита, добрейшее существо, перехватывает ее взгляд и подходит, гладит по плечу.

— Не хочешь — не ешь больше. Ты и так сегодня умница.

Выбрасывать еду, выбрасывать, выкидывать. С удовольствием! Но «умница»? Она и пожирает, и выплевывает такие слова, она берет чашку, до краев наполненную кофе, — только бы не разлить! — и идет в свою комнату. Дверь закрывается, вздох облегчения. На Каспера она смотреть не стала.

Сидеть в своей комнате со сборниками стихов, эскизами и своими собственными, особенными словами — почти счастье. Иногда они выползают из нее, растут на бумаге. Они — ее собственные. Порой она стоит перед зеркалом — один торс. Крутится и вертится, меряет взглядом ребра, проверяет на ощупь — все так, как ей говорят: еда не впрок, вес не растет. Да, это странно, но факт. Ей сказали, что она сама должна решить, когда вес начнет прибавляться; Андреа этого вовсе не хочет, но говорит, что, наверное, захочет потом. Неизвестно, что будет Потом. Так что она и не врет в общем-то. Сейчас она просто ест то, что ей дают (не так уж это и мало), отдыхает после еды и два раза в день гуляет по полчаса в парке, который окружает это бетонное здание.

Андреа улыбается своему отражению. Грудей нет — прекрасно! Она встает на кровать. Бедер тоже нет — замечательно! Не часто бывает такое чувство. Но сейчас есть.

Андреа знает, что Каспер живет в соседней комнате. Ей неизвестно, почему он оказался здесь. Вот была бы у нее хорошая музыка, чтобы дать ему послушать… Какая-нибудь необычная музыка, чтобы он понял, до чего Андреа особенная.

Итак, добро пожаловать в Сто шестое отделение, Каспер-петрушка! Андреа позирует перед зеркалом, висящим над раковиной у кровати. Выпархивает в коридор — видеоинструкция для Каспера: здесь рядком сидят Депрессивные и смотрят вечерние передачи с перерывами на ужин, разговор с врачом, встречу с куратором, прогулку и ну-ка-затеем-уборку. Швабра шмыгает между ногами пациентов и ножками стульев, которые довольно сложно отличить друг от друга, хотя у Маниакалов ноги-пружины и кое-кто из них в ярко-розовом трико изображает инструктора по аэробике прямо перед экраном, где идет «Доктор Куин», а Депрессивные мрачнеют, но ничего не говорят и просто уходят. Большинство пациентов сидят в курилке — наверное, и ты, Каспер. Есть Финка, которая никого не режет, кроме самой себя; она бегает по коридору и бранится, клянчит еще одну сигаретку, зажигалку, доброе слово. Бояться тут нечего, Каспер, на самом-то деле. Крикунов держат здесь пару ночей, не больше, потом отправляют дальше, ну и вообще можно просто держаться от них в стороне. Господин Гитлер заглядывал недавно, но на этот раз идея у него была попроще: убить семь миллионов мух. А одна тетка, мирно сидевшая перед телевизором с блаженной улыбочкой, вдруг попыталась задушить Андреа, как только персонал скрылся из поля зрения.

Андреа здесь с сентября, а сейчас уже ноябрь, и если бы не эта чертова еда, можно было бы жить припеваючи. Тут есть Грустная Эйра, она добрая и все время спит. Анита — лучшая из всего персонала, а Морган толстый и веселый. Приходится довольно много говорить: что думаешь, как себя чувствуешь, и какие сны, и про еду, и про таблетки, но это не трудно, если задают вопросы. Анита и Морган — контактные лица Андреа. Им она должна сообщать, если ей плохо. Они и сейчас должны понять, что ей, Андреа, плохо, что ей, наверное, нужен внеочередной разговор или, скажем, прогулка в умеренном темпе. «Надеюсь, ты не бегаешь во время прогулок, Андреа?» — «Нет, что вы, ни в коем случае». И это правда. Она просто очень быстро ходит. У нее прекрасно получается быстро ходить и растягивать рот наподобие улыбки, и еще у нее хорошо выходит «мне уже намного лучше». Андреа должна отдыхать после еды — и она отдыхает, нехотя, потому что иногда, стоит ей лечь на кровать, как жир прямо-таки растекается, свешивается через край, и она чуть ли не падает на пол — тяжелющая! Так что не позвать ей никого, не пожаловаться, и вообще у них скорее всего нет на нее времени. Да и что она скажет? Однажды она написала записку работнику, который кого-то подменял, когда ни Аниты, ни Моргана не было на месте. Она долго подкрадывалась к нему с жутким сердцебиением, в штанах на подтяжках, вцепившись в своего Лукового Медвежонка, с комком в горле. «Мне ужасно плохо, мне очень нужно, чтобы меня кто-нибудь обнял». Так она написала на бумажке, которую протянула ему с замиранием сердца. В этот момент ей было около трех лет, объясняла потом Эва-Бритт, волшебница-психотерапевт. «Это называется регресс», — говорила она. А тогда тот работник прочитал, покраснел и удалился со словами: «Наверное, тебе лучше дождаться кого-нибудь из постоянных сотрудников».

Видеоинструкция для Каспера — столько всего нужно рассказать, но Андреа лежит и стекает с матраса, да никак не стечет. Тащится к выходу.

Каспер выходит на обед в обвисшей серо-коричневой кофте. Весь он какой-то обвисший. Андреа отрезала свою светло-каштановую косу, покрасила волосы в рыжий цвет и больше ни за что не наденет казенную одежду. Ее одежда — бирюзовая, зеленая, желтая, и джинсы ее, недавно еще сидевшие как влитые, теперь приятно полощутся на ветру во время прогулок. Она видит лицо Каспера. Он сидит за одним столом с ней. Сначала он спросил, можно ли присесть, и она кивнула, хотя на самом деле хотела закричать как чокнутая: «Нет! Ни за что!» Но вот он сидит, у него странные желтые волосы. Андреа звенит бусами, и ей, кроме всего прочего, тошно оттого, что теперь надо как-то по-особенному прихорашиваться — потому что он здесь.

— Каспер играет на скрипке, — хвастается Жутко Стройная и придвигается к Касперу — или Андреа просто показалось?

— А я пишу стихи, — парирует Андреа, и Каспер переключает внимание на нее. Жутко Стройная тут же тускнеет и исчезает. Андреа не хочется звать ее обратно: Жутко Стройная — одна из тех, кто загоняет страхи в подсознание, не понимая, что может умереть. Андреа, наверное, понимает. «Твое сердце бьется так слабо, что еда для тебя — вопрос жизни и смерти», — сказала главный врач Биргитта, и тогда Андреа начала есть. «У тебя такой вид, будто ты вот-вот развалишься на части», — сказала однажды Эйра и заплакала. Каспер говорит мало. Вот теперь, например: