Сестра Зигмунда Фрейда - Гоце Смилевски Страница 2

На следующий день я пошла к Зигмунду. Был полдень пятницы — время, когда Зигмунд занимался чисткой антиквариата в своем кабинете. Я хотела рассказать ему о том, что мы с Паулиной пережили вчера, но он показал мне вырезку из газеты.

— Посмотри, что написал Томас Манн, — сказал он.

— Марие и Паулина боятся все больше, — произнесла я.

— Боятся… чего? — спросил он, положив газетную вырезку на стол.

— Говорят, и здесь будет то же самое, что в Берлине.

— То, что они видели в Берлине… — Он взял со стола один из антикварных предметов, каменную обезьянку, и принялся чистить щеткой маленькую фигурку. — Ничего подобного здесь не произойдет.

— Уже происходит. Эти монстры врываются в жилища нашего квартала, избивают всех, кто им попадется. На прошлой неделе сотни людей покончили жизнь самоубийством. У них больше не было сил терпеть. Озверевшие солдаты нагрянули в еврейский сиротский приют, разбили окна и заставили детей бегать по осколкам стекла.

— Заставили детей бегать по осколкам стекла… — Зигмунд продолжал начищать каменное тело обезьянки. — Все это долго не продлится.

— Тогда почему все, кто могут, бегут отсюда? Ты встречал на улицах тех, кто бежит? Они уезжают из своих домов, уезжают навсегда — бросают самое необходимое в пару сумок и уезжают, чтобы спасти свою жизнь. Говорят, что и тут откроют лагеря смерти. У тебя есть влиятельные друзья здесь и в других странах, они могут посодействовать — и ты получишь столько виз, сколько попросишь. Попроси на всю семью. Половина жителей Вены хотят такие визы, но не могут их получить. Используй свои связи, и мы вырвемся отсюда.

Зигмунд поставил обезьянку на стол, взял статуэтку богини-матери и принялся начищать ее голое тело.

— Ты меня слышишь, Зигмунд? — спросила я сухим усталым тоном.

Брат посмотрел на меня:

— И куда бы вы потом отправились?

— К дочери Паулины.

— Что будет делать дочь Паулины с вами, четырьмя старухами, в Нью-Йорке?

— Тогда попроси визу только для Паулины.

Он смотрел на голую богиню-мать, и я не была уверена, что он меня слушает.

— Ты слышишь? Роза, Марие и я никому не нужны, но Паулина должна быть со своей дочерью. И дочь хочет быть с матерью. Ей нужно, чтобы мать была в безопасности. Она каждый день умоляет нас попросить тебя выхлопотать визу. Ты меня слушаешь, Зигмунд?

Он поставил статуэтку на стол:

— Давай я зачитаю тебе несколько строк из статьи Манна? Она называется «Брат Гитлер». — Он взял вырезку и начал: — «Насколько же Гитлер должен ненавидеть психоанализ! Меня не покидает чувство, что та ярость, с которой он устремился в Вену, в сущности, была вызвана живущим там старым психоаналитиком, что именно он его истинный и главный враг — философ, исследующий невроз, великий разрушитель иллюзий, тот, кто понимает, что есть что, и хорошо знает подлинную гениальность». — Он вернул вырезку на стол и заметил: — С какой тонкой иронией Манн это пишет!

— Из того, что ты мне прочитал, только «старый психоаналитик» соответствует истине. Говорю это без иронии. А утверждение, что ты — главный враг Адольфа Гитлера, пусть даже ироничное, звучит как банальная глупость. Ты знаешь, что оккупация Австрии — лишь начало великого похода, который задумал Гитлер. Он хочет завоевать весь мир. И потом уничтожить всякого, кто не относится к арийской расе. Это знает каждый: и ты, и Манн, и даже я, несчастная старуха, это знаю!

— Тебе не стоит волноваться. Амбиции Гитлера не могут осуществиться. Франция и Британия быстро заставят его вывести войска из Австрии, а потом он потерпит поражение и в самой Германии; поддержка, которую они сейчас оказывают Гитлеру, — всего лишь временное помрачение рассудка.

— Это помрачение длится годами.

— Верно. Но оно закончится. Немцами сейчас руководят темные силы, но где-то в глубине тлеет тот дух, который сформировал и меня. Безумие этого народа не может быть вечным.

— Оно продлится долго, — стояла я на своем.

Мой брат с детства восторгался немецким духом, уже тогда он приобщал нас, сестер, к своей любви. Он уверял нас, что немецкий язык — единственный язык, который во всей полноте может выразить самые высокие полеты человеческой мысли. Он распространял свою любовь и на немецкое искусство, учил нас гордиться тем, что мы, евреи по происхождению, живем на австрийской земле и все же принадлежим немецкой культуре. А сейчас, когда он уже не один год наблюдал, как разлагается немецкий дух и как сами немцы попирают драгоценные его плоды, он, словно пытаясь убедить самого себя, постоянно повторял, что это безумие продлится недолго, а затем немецкий дух снова воспрянет.

С того дня всякий раз, когда мы приходили к Зигмунду, нам говорили, что его нет дома, или он занят с пациентами, или ему нездоровится и он не может выйти. Мы спрашивали, собирается ли он получать визы на выезд из Австрии, но его дочь Анна, жена Марта и ее сестра Мина отвечали, что ничего об этом не знают. Мы уже месяц не видели нашего брата. И 6 мая, на его восемьдесят второй день рождения, решили с Паулиной его навестить. Взяли скромный подарок, книгу, которая, по нашему мнению, ему бы понравилась, и направились на улицу Бергассе, девятнадцать.

Дверь нам открыла Анна.

— Вы застали нас за работой, — сказала она, отступая, чтобы впустить нас.

— Какой работой?

— Укладываемся. Мы отослали десяток больших коробок вчера и позавчера. Осталось только просмотреть папины подарки и выбрать то, что нужно взять с собой.

— Вы уезжаете? — спросила я.

— Не сейчас, но хотим поскорее все упаковать.

По всему кабинету брата были разбросаны сувениры, книги, коробки различных размеров, антиквариат — все то, что когда-то ему подарили, а он сохранил. Зигмунд сидел в большом красном кресле в центре комнаты и смотрел на вещи, раскиданные вокруг. Он повернулся к нам, кивнул и снова обратил взгляд на беспорядок. Мы сказали, что пришли пожелать ему счастливого дня рождения. Он поблагодарил нас и положил подарок на стол рядом с собой.

— Как видишь, мы уезжаем. В Лондон, — произнес он.

— Могу помочь собраться, — предложила я.

Анна сказала, что будет подавать мне ненужные вещи, а я — класть их в коробку на выброс. Остальные вещи потом отправят по почте в Лондон.

Паулина осталась стоять у стены.

— Этот портсигар? — спросила Анна, вертясь вокруг отца и показывая ему серебряную коробочку, инкрустированную несколькими зелеными камушками.

— Это подарок твоей матери. Берем.

Анна положила портсигар в коробку рядом с собой.

— А это домино из слоновой кости? — спросила она.

Зигмунд задумался на несколько мгновений, затем ответил:

— Не помню, от кого оно. Выброси.