Бенефис - Бернард Маламуд Страница 2

В этот вечер, заперев магазин, Моррис выключил радио и унес приемник наверх. Тщательно прикрыл за собой дверь спальни, чтобы не разбудить Леонарда, приглушил звук, настроился на полуночные новости и узнал, что французы согласились на условия Гитлера и завтра будет подписано перемирие. Моррис выключил радио. На него навалилась вековая усталость. Хотелось спать, но он знал, что ему не заснуть.

Моррис выключил свет, уже в темноте снял рубашку, ботинки, сидел в просторной спальне — раньше он делил ее с женой, — курил.

Дверь тихо отворилась, в комнату заглянул Леонард. При свете уличного фонаря, проникавшем в окно, мальчик увидел отца — тот сидел в кресле. И живо вспомнил время, когда мама лежала в больнице, а отец ночи напролет проводил в кресле.

Леонард вошел в спальню — он был босой.

— Пап, — он обнял отца за плечи. — Ложись спать.

— Не могу я спать, Леонард.

— Пап, так нельзя. Ты же работаешь по шестнадцать часов.

— Ой, сынок, — в порыве чувств Моррис стиснул Леонарда в объятьях, — что с нами будет, что?

Мальчику стало страшно.

— Пап, — сказал он, — ложись спать. Ну, пожалуйста, нельзя же так.

— Будь по-твоему, лягу, — сказал Моррис. Потушил сигарету в пепельнице и лег.

Мальчик смотрел на отца, пока тот не перевернулся на правый бок — он всегда спал на правом боку, — и только тогда ушел к себе.

Позже Моррис встал, сел у окна, глядел на улицу. Ночь была прохладная. Ветер раскачивал фонарь, он поскрипывал, отбрасываемый им круг света переползал туда-сюда.

— Что с нами будет, что? — бормотал Моррис.

Мысленно он вернулся в то время, когда мальчишкой изучал еврейскую историю. Исходу евреев не было конца. Они вечно брели длинными вереницами с тюками на плечах.

Моррис задремал, ему приснилось, что он бежит из Германии во Францию. Нацисты обнаруживают убежище в Париже, где он укрывается. Он сидит в темной комнате, ждет, когда за ним придут. Волосы его стали совсем седые. Лунный свет падает на его сутулые плечи и рассеивается в темноте. Он встает, ступает на карниз — с него открывается вид на залитый огнями Париж. И летит вниз. Что-то шмякнулось о мостовую, Моррис застонал и проснулся. Услышал, как тарахтит мотор грузовика, понял, что это у магазина канцелярских товаров на углу сбрасывают связки газет.

Темень разбавилась серым. Моррис залез в постель, и ему снова приснился сон. Воскресенье, время идет к ужину. В магазине полным-полно покупателей. Вдруг откуда ни возьмись — Гас. Размахивает «Сошиал джастис» [8]и выкрикивает: «Протоколы сионских мудрецов! Протоколы сионских мудрецов!» Покупатели тянутся к выходу.

— Гас, — увещевает его Моррис, — покупатели, покупатели же…

Проснулся он, дрожа, лежал без сна, пока не зазвонил будильник.

Вытащив хлеб, ящики с молочными бутылками и обслужив глухого — тот неизменно приходил первым, — Моррис пошел на угол за газетой. Перемирие было подписано. — Моррис обвел глазами улицу: хотел удостовериться — неужели ничего не изменилось, но улица была все та же, у него просто в голове не укладывалось, как такое возможно. Леонард спустился позавтракать кофе с булочкой. Взял из кассы пятьдесят центов и ушел в школу.

Погода стояла теплая, Морриса одолела усталость. При мысли о Гасе ему становилось не по себе. Он знал: если Гас сегодня возьмется за свое, он едва ли сдержится.

В три часа, когда Моррис резал картошку для картофельного салата, Гас вошел в магазин и с размаху опустил корзину на стол.

— Моррис, чего б тебе не включить радио? Новости послушать.

Моррис попытался сдержаться, но обида взяла верх.

— Что-то у тебя сегодня уж очень довольный вид, Гас. Чьему несчастью радуешься?

Мясник засмеялся, но слова Морриса его задели.

— Что ж, Моррис, — сказал он, — давай-ка подобьем счета, пока твой заморыш не вернулся домой, а то он потребует, чтобы мой счет заверил дипломированный бухгалтер — не меньше.

— Мальчик смотрит за моими интересами, — ответил Моррис. — Леонард хорошо успевает по математике, — добавил он.

— Слышали, слышали — шестой раз слышим, — сказал Гас.

— О твоих детях тебе такого не услышать.

Гас вспылил.

— Какого черта, больно много вы, евреи, о себе понимаете, — сказал он. — Вы что, думаете, вы одни такие умные?

— Гас, ты говоришь как нацист. — Моррис вышел из себя.

— Я американец на все сто процентов. Я воевал, — парировал Гас.

Леонард вошел в магазин — услышал крики. Кинулся в кухню и увидел, что отец с Гасом бранятся. Стыд, гадливость захлестнули его.

— Пап, — попросил он, — не связывайся с ним.

В Моррисе все еще клокотал гнев.

— Если ты не нацист, — сказал он Гасу, — отчего ты радуешься, что французов побили?

— Это кто радуется? — спросил Гас. И тут неожиданно ощутил прилив гордости. — Так им, французам, и надо, — сказал он, — нечего было морить немцев голодом. А тебе черта ли в их победе?

— Пап, — снова сказал Леонард.

— Я желаю французам победы, потому что они защищают демократию.

— Не заливай, — сказал Гас. — Ты желаешь им победы, потому что они защищают евреев — таких, как этот паршивец Леон Блюм [9].

— Да ты нацист — вот ты кто. — Моррис разъярился, выскочил из-за стола. — Нацист — вот ты кто. Тебе не место в Америке.

— Пап, — Леонард вцепился в отца, — прошу тебя, не связывайся ты с ним.

— А ты, пащенок, не лезь не в свое дело. — Гас оттолкнул Леонарда.

У Леонарда вырвалось рыдание. Из его глаз хлынули слезы.

Гас замолчал: понял, что зашел слишком далеко.

Моррис Либерман побелел. Он привлек сына к себе, осыпал его поцелуями.

— Нет, нет. Все, все, Леонард. Не плачь. Прости меня. Даю тебе слово. Все, все.

Гас молча смотрел на них. В нем еще клокотала злоба, но потерять такого клиента, как Моррис, он никак не хотел. Он вынул из корзины две ливерных и одну копченую колбасы.

— Товар на столе, — сказал он. — Расплатишься завтра.

Презрительно посмотрел, как бакалейщик утешает сына — тот уже успокоился, — и вышел из магазина. Забросил корзину в грузовик, влез в кабину и отъехал.