Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова Страница 2

Её наблюдения прервал голос:

– Hallo, liebe Dame! (Здравствуйте, милая дама)

Оглянулась – бизнес-мужчина из магазина! Она не понимала. И когда магазинный денди взял её за руку и увлёк к кафе-мороженому на углу парка, она, к удивлению, подчинилась, как старому знакомому.

За двуместным столиком просидели немногим более часа. Ирма улыбалась, говорила по-русски, а он всё повторял: «Liebe Dame!» (милая дама). Под конец поймала себя на том, что начала понимать по жестам. Звали его Томас, и он хотел её проводить. У дома дочери Ирма, однако, не задержалась – нажала на звонок, пропела знакомое: «Чуйс» (пока) и скрылась, кокетливо помахав пальцами.

* * *

Через неделю она уезжала. В родном сибирском городке Ирма тут же окунулась в дела: до обеда носилась на велосипеде с письмами и газетами, а после занималась огородом, внуком и хозяйством. Разбирая однажды почту, обнаружила красивый конверт и для себя.

Адресат был незнаком, но тенью Томаса мысль скользнула. К учительнице, однако, не пошла: «Меньше будут знать – меньше будет пересудов», но с внуком-пятиклассником начала усиленно учить немецкий. Подогреваемый интересом бабушки («Петруша, я правильно написала?», «Петруша, а это как прочесть?», «А как слова связать?»), внук стремился быть на высоте.

Учили не только слова, но и азы грамматики. Если что не по силам было, внук спрашивал у учительницы и затем разъяснял бабушке. И ей открылась тайна непонятного письма: Томас изливался во всех мыслимых и немыслимых дифирамбах, признавался, что она «мечта» и «идеал его женщины», что ему 55 и что он давно уже холост.

С помощью словаря осмелилась на письмо и она. И вскоре пришло фото, где он хохотал то ли над её письмом, что протягивал ей в поднятой руке, то ли над нею самой. Что всё это означало, Ирма не знала – не предполагала, что её предложение: «Я состряпала сегодня вкусные и красивые, как на картинке, пироги» в переводе звучало «Я стряпать сегодня красивый картинка пирог» («Ich backen heute schön Bild Küche»).

Задетое самолюбие решило его отчитать – по словарю! И к ней, как ни странно, полетели ежедневные прямоугольники, так что работа почтальонши превратилась почти что в праздник и, когда писем не бывало, ходила, словно пришибленная.

Он уговаривал её приехать, но жизнь «перестраивавшейся» страны смахивала на муравейник: притащишь что – будешь сыт, не притащишь – останешься голодным. Из мозаики мило-нелепых слов Томас кое-как выудил, что экономические трудности отбили у Ирмы охоту к путешествиям.

Заканчивался август, пора заготовок впрок. Дни стояли тёплые и прозрачные, хлебные поля были скошены, оставалось выкопать картофель, морковь со свёклой и срезать капусту. Звонкие, без москитов леса манили запахом душицы, дразнили грибами и кровавой россыпью брусники.

Бархатно ласкало солнце. В белом ситцевом платочке, завязанном на затылке, в спортивном костюме и кроссовках Ирма собирала с Петрушей грибы, ягоды и травы. Выбрали в лесу поляну и сели отдохнуть. Поели пирожков с зелёным луком и яйцом, запили травяным чаем из термоса и отправились домой.

Наслаждаясь тишиной, покоем и полными корзинами, они устало шли по обочине гравийной шоссейки. Вдруг сзади, как по капустным листкам, прошлись: прижимаясь к обочине, мимо скользнула «Тойота». Бабушка и внук из любопытства остановились. Смотревший в открытое окошко с громким криком «Mein Gott!» («Бог мой!») открыл дверцу и ринулся к Ирме.

– А-а! – вдохнула она, опустила груз, и высокий, броский на захолустной улице Томас, появившийся из ниоткуда, закружил её: «Meine liebe, liebe Irma!» Всматриваясь в загорелое и румяное лицо, он прижал её, поцеловал, и неизвестно, что было бы дальше, если б Ирма не пришла в себя – ойкнула, оглянулась, выскользнула из рук и, отойдя от наэлектризованности, виновато улыбнулась:

– Петруша, это Томас. Из Берлина.

– А как мы будем разговаривать?

– А словари для чего?

– Kommt zum Auto. Wo ist dein Haus? (Пойдёмте к авто. Где твой дом?)

Ирма с Петрушей сели на заднее сиденье, Томас в полоборота интересовался:

– Wer ist das? (Кто это?)

– Внук. Tochter – дочь. Kind – ребёнок, – щегольнула Ирма.

– Ja-ja (да-да), – кивнул он и заразительно заквохтал: её объяснения становились уже привычными и понятными.

У небольшого деревянного домика Томас рассчитался, и машина, рванув к дороге, оставила их во дворе.

Слух, что к Ирме приехал настоящий немец, реактивно летела от дома к дому. К Петруше начали забегать мальчишки, что раньше обходили дом стороной; заглядывали любопытные и нетерпеливые соседи, дальние и близкие, – городок ходил на ушах.

В семье изъяснялись жестами и со словарём. Свою комнату Ирма делила с внуком, но жизнерадостного немца это не огорчило: он быстро понял, что ему, как и Ирме, нужен велосипед. Вынув из кармана валюту, он сунул её в руки соседу, что развозил рабочих на маленьком «пазике». Впервые видевший «импортные» деньги, сосед вначале оробел, но, сообразив, что сможет немного заработать, быстро пришёл в себя. К вечеру он привёз велосипед, и Ирма раскатывала теперь на пару с Томасом. Народ выбегал из домов, чтобы поглазеть на «жениха», что здоровался и прощался по-немецки. Ему отвечали тем же и на том же: «Добрый день» и «До свидания» – «Guten Tag» и «Auf Wiedersehen» на немецком помнили ещё со времён войны. Кто-то вспоминал, что «и Ирма немка», кто-то возражал: «Какая немка – по-немецки не знает!»

Как бы там ни было, к германцу прилепились, однако разглядывали, словно инопланетянина, не стесняясь. Выбор Ирмы тем не менее одобряли: «Мужик красивый, весёлый; и имя человеческое, лёгкое», а Ирма краснела, становясь ещё привлекательней.

* * *

К концу недели укатили они вдвоём на велосипедах в лес, и там, на природе, Бог сделал их мужем и женой. Ирма потянулась за соломкой, Томас приложился к другому концу, и по хрупкому стебельку пробежал ток. Она захмелела и ничего, кроме тёплой зелени его глаз, уже не замечала. Чувствуя горячие губы на руках, шее, лице и пребывая совершенно в другом измерении, душа её на какое-то время растворилась. Ирма не знала оргазма с мужем, и от выброса эмоций у неё выступили слёзы. Томас целовал солёную влагу глаз, а она, не предполагая о такой гамме чувств в годы, далеко уже не молодые, не понимала, что сработало, – удивление, восторг или радость.

С той минуты ему захотелось остаться в России и жить в доме-Hause, который они с Ирмой построят. Нарисовал проект небольшого замка, но Ирма замахала: «Нет! Здесь такие не строят», и Томас согласился на маленький домик.

Сравнивая его и сына Костю, она с грустью отмечала, что у немца больше юношеского задора: невестку называл не иначе, как Madame; Петрушу опекал, как сына; собаку и двух кошек подкармливал, как членов семьи. Его зелёные, нафаршированные, казалось, сплошным восхищением и восторгом глаза воспринимали провинциальную жизнь некой экзотикой.

Вскоре вся округа была вовлечена в строительство домика для Ирмы и её жениха, который оплачивал труд валютой и покорял тем, что не торговался. Исполнявший роль прораба, Костя доставал брёвна, шифер, доски. Через три дня были готовы стены, два ушло на крышу, и вот уже в их дворе вырос домик, гораздо эффектнее старого. Из соседней деревни привезли печника. Ирме хотелось, чтобы Томас знал, что она мастерица по пирогам и кухе, а русская печь, о которой он и представления не имел, стряпала лучше всего. Печь с лежанкой была готова, и Томас захлопал в ладоши: «Русский камин!» («Ein russischer Kamin!»). У Ирмы с печником головы маятниками заходили: не камин – печь!