Роман Нелюбовича - Олег Велесов Страница 2

Так я познакомился с Аркашкой.

Не хочу сказать, что это знакомство принесло мне какую-то особую пользу, но с точки зрения закоренелого литератора-любителя Аркашкин типаж мог оказаться весьма занимательным. Не потревоженный мысленной деятельностью взгляд казался вполне осмысленным, а лицо, чуть вытянутое, худое, с глубокими носогубными складками, вызывало жалость и брезгливость одновременно. Я не любитель образов бомжеватого типа, слишком уж они скучны и шаблонны, но противоречия притягивают, поэтому я решил приглядеться к новому знакомому получше.

Пока мы ехали, Аркашка выспросил у меня некоторые штрихи моей биографии. Не скрываясь, я поведал, что отработал двадцать лет в пожарной охране, вышел на пенсию и теперь подумываю переехать в провинцию, дабы вплотную заняться любимым своим увлечением — литературой. Аркашка слушал внимательно, не перебивая, и на каждую мою фразу отвечал лёгким кивком головы. Его внимание пришлось мне по душе, я увлёкся, принялся делиться планами, как вдруг он поднял руку и сказал:

— Выходим.

Мы вышли на остановке перед длинным трёхэтажным зданием, весь первый этаж которого занимал магазин под вывеской «Хозтовары». Стало быть, до первого озвученного краснощёкой буфетчицей ориентира мы добрались.

Мелочёвкой оказался небольшой рынок, где торговали всякой ерундой, начиная от пуговиц и заканчивая велосипедными колёсами. В народе такие рынки обычно прозывают блошиными, но местным обывателям это название, по всей видимости, пришлось не по нраву. Что ж, пусть будет мелочёвка, без разницы, тем более что сразу за ней начиналась улица Светлая.

Обойдя рынок, мы повернули налево на прикрытую снегом тихую улочку, которая в зимнем своём облачении вполне соответствовала названию. Не знаю, как она выглядит летом, но сейчас, в свете холодного солнца, когда каждая снежинка отдаёт платиной, улица казалась не просто светлой, но сказочной: крепко сбитые избушки под плотными сугробами, покрытые инеем заборчики, утоптанные тропинки, колодец и… И как окончание сказочного образа — КамАЗ-рефрижератор у двухэтажного кирпичного особнячка под зелёной крышей. Увы, в современном мире нарисовать и сохранить старинную картинку невозможно, слишком много расхождений, не сочетающихся друг с другом не только в жизни, но и на бумаге.

Но бог с ним. Я хотел назвать Аркашке номер дома, где жила тётка, однако он без моей подсказки ткнул пальцем в занесённую снегом развалюшку:

— Вот здесь тётка Наталья жила. Тебе ведь её дом нужен?

Я кивнул автоматически: да, её. И прищурился: откуда ты…

— У нас на улице только её дом пустует. А ты не иначе Ромашка, племяш тётки Натальи? Она о тебе сказывала.

Ромашкой меня не называли давно, с детства. На работе ко мне обращались официально-вежливо — Роман Евгеньевич, друзья балагурили и обзывали Ромулом, мама иногда именовала Ромой, но чаще сынулей. А Ромашка… Это как образ из прошлого, когда топаешь голыми пятками по речным мосткам и, не задумываясь, сигаешь вниз головой в воду. Брызги разлетаются, утки под берегом недовольно кряхтят, а с косогора надтреснутый женский голос обещает гневно: «Вот ужо сорву крапивы да по заднице!». А ты выныриваешь, хватаешь ртом жаркий воздух, и нет тебе дела ни до уток, ни до крапивы, ни до голоса, потому что хорошо.

И вот опять словно вниз головой, но уже в прорубь.

Я повернулся к Аркашке.

— Давай так: из уменьшительно-ласкательных форм я давно вырос, так что зови меня Роман.

— Да мне-то что, — пожал плечами Аркашка. — Пусть хоть и Роман, человек-то от этого не поменяется.

Решив дело с именем, я вновь обратился к дому. Он мне не понравился, скажу честно, но не потому, что он такой маленький или старый, а из-за ощущения внутренней безысходности. Забытый людьми, заброшенный — этот дом такой же, как и я: не лучше, не хуже и не веселее.

Мы подошли к заборчику. Аркашка потрогал хлипкий штакетник, сказал, будто жалуясь:

— Старое всё, рушится. Я тётке Наталье много раз говорил: давай поправлю — а она отмахивалась. Жила одна, болела, из всей живности только кошка Муська. Хорошая кошка, ты уж не гони её, коли придёт.

Продолжая говорить, Аркашка разгрёб снег перед калиткой, отворил.

— А изба ещё постоит. Ты не смотри, что она почернелая такая. Она из зимнего леса рублена, на твой век хватит.

Я усмехнулся: на мой век. Это сколько? И чем, позвольте спросить, можно измерить человеческий век? Линейкой? Делами? Или датами на кладбищенских крестах? Однажды мне повезло, и я выиграл в лотерею стиральную машину. Представитель фирмы долго сверял номер выигрышного билета со своим каталогом, вздыхал, отирал пот с лысины и, наконец, кивнул подтверждающе. Улыбка его была самая искренняя, а в глазах читалось неудовольствие. Но это не важно, выиграл — отдай. Важно другое. Оторвавшись от каталога, он сказал: «Наш век даёт гарантию техники на ваш век». Магазин назывался «Век», отсюда и каламбур. Хотя, наверное, это неудачное сравнение.

— Зайдёшь? — спросил Аркашка. — Ключ вот здесь, под половицей.

Я отрицательно покачал головой. Заходить не хотелось. Что я там увижу? Такую же разруху, как и снаружи? Зачем мне это, время ещё будет — и рассмотрю и потрогаю. Пока документы оформлю, пока…

В дверь поскребли — ненавязчиво, осторожно. Я закрыл книгу, бросил её на стол, встал. Вот и первый гость. Интересно, кто бы это мог быть? Никто пока не знает, что я приехал сюда, кроме мамы, конечно. И кроме водителя грузовичка. Но водителю некому сообщать о моём прибытии, а мама…

Снова поскребли.

А он настойчив, этот гость. Я приоткрыл дверь; в комнату медленно, словно стесняясь, вошла кошка. Маленькая, дымчато-пушистая. Она посмотрела на меня, мяукнула беззвучно и прошла к печке. Замёрзла. На кончиках усов блеснул иней. Кошка тряхнула головой, села ближе к подтопку и принялась умываться.

— Ты, видимо, и есть Муська? — спросил я зачем-то, и усмехнулся. — Что ж, будем знакомы.

На звук моего голоса кошка не обернулась, и мне вдруг показалось, что я для неё не имею никакого значения, всего лишь человек открывающий двери. Сначала меня это возмутило, я даже решил выгнать её назад на улицу — пусть себе мёрзнет дальше, но потом подумал, что если кто-то из нас двоих и имеет право на этот дом, то вряд ли это я. Странная мысль, однако наследство или родство можно смело отмести в сторону, ибо сейчас не в них дело, дело в том, кого сам дом считает своим. Он живой, он всё понимает. Когда кошка вошла, огонь в печи как бы невзначай начал гудеть ровнее и мягче, а когда она села и принялась умываться, то дым из щели над подтопком перестал идти, и значит, своим дом считал кошку.

Я здесь не к месту. Не к месту. Вещи меня окружающие, люди на фотографиях, трещинка на оконном стекле — всё это не моё, не для меня, и не потому, что я не имею на это право, а потому что есть те, кто право на это имеет. И что делать? Вернуться обратно? Пенсия — не такое уж страшное состояние. Можно убрать обиду из души, найти новую работу. Мама будет только рада, да и друзья… Или заняться вплотную литературой. Напишу что-нибудь любовно-сантиментальное или боевичок фантастический. Вдруг издадут? Прославлюсь, заработаю денег, отгорожусь от бытовых забот материальной стеной. Неплохо. А кошка…