Вызов в Мемфис - Питер Тейлор Страница 2

Как я уже говорил, я был один в своей квартире, когда раздались звонки, и это одинокое на тот момент положение стоит упоминания. Оно немало повлияло на итоговое решение лететь в Мемфис. Вы должны понимать, что моя жизнь в Нью-Йорке весьма отличалась от жизни нашей семьи в Мемфисе. Я покинул отчий дом, будучи младше тридцати лет от роду, — молодой человек, недавно вернувшийся со Второй мировой войны. Уже несколько лет я жил в нынешней квартире с Холли Каплан (Холли на пятнадцать лет моложе меня, а мне на момент тех событий было сорок девять). Но в предыдущее воскресенье Холли съехала. Съехала после целого десятка лет совместного проживания. Я говорю об этом, чтобы пояснить, почему пребывал в том состоянии, в котором пребывал, и почему отреагировал на новости об отце так, как отреагировал. Собственно говоря, Холли Каплан вернулась ко мне всего через несколько недель после описываемых событий, и с тех пор мы неразлучно живем с ней в сравнительном благополучии: она продолжает работать в журнале, а я как никогда увлечен коллекционированием редких книг и редакторской деятельностью в издательском доме, с которым сотрудничаю на протяжении двадцати лет. Наша упорядоченная совместная жизнь — моя и Холли — по-прежнему отличается, насколько это только возможно, от жизни моей семьи в Мемфисе или, если на то пошло, жизни еврейской семьи Холли в Кливленде.

Так или иначе, несколько последних месяцев мы с Холли просто-таки бесконечно изводили друг друга и ссорились — казалось бы, из-за пустяков. Мне кажется, наш случай был очередным примером кризиса среднего возраста, каким он бывает как у разумных людей вроде нас, живущих вместе невенчанными в Нью-Йорке, так и у менее везучих, томящихся в неудачном браке где-нибудь в Мемфисе или в Кливленде. Когда в то воскресенье начались телефонные звонки от моих сестер, на улице уже неделю стоял собачий холод и по полдня сыпал снег. Тротуары были завалены уродливыми серыми сугробами, промерзшими до основания. У меня не было никакого желания выходить. Звонок Бетси раздался ровно в пять часов, в унылые воскресные сумерки. Не успело пройти и двадцати минут после его завершения, как последовал звонок Джо.

Я не выходил из квартиры уже два дня. Когда я не работал с рукописями и гранками, я пытался понять, что пошло не так между мной и Холли. Никто из нас не знал, что именно подвело, почему безмятежное сосуществование перестало приносить нам удовольствие. Мы неделями и месяцами перебирали детали нашей систематичной и упорядоченной жизни, думая найти проблему в каком-нибудь элементе, который наверняка слишком очевиден, чтобы разглядеть его с первого раза.

Мы обвиняли друг друга в том, что интересуемся кем-то на стороне. Действительно, в моем издательстве была девушка, новенькая, которую я находил очень привлекательной. Я пытался изучить собственные мотивы и понять, вдруг я подсознательно позволяю этому факту повлиять на мое поведение с Холли. Но ничего подобного. Вероятно, Холли так же изучила свои мотивы и явно сочла себя невиновной. Так или иначе, казалось, нам остается только временно расстаться. Спустя всего два-три дня после ухода Холли я уже знал, что ничего не получу от раздельного проживания. Я представлял, что проведу всю оставшуюся жизнь в одиночестве — как провел первые годы в Нью-Йорке. Так и видел, как каждое утро плетусь по маленькому коридорчику из спальни на кухню и обратно в кабинет, сажусь за работу, не сказав никому ни слова. (По утрам я никогда не ездил в издательство.) Мрачная перспектива. Я уже не мог вынести и вида той новенькой девушки в офисе. А худшим временем, разумеется, были выходные. В этих-то обстоятельствах я и принял звонки из Мемфиса.

Когда зазвонил телефон и я услышал Бетси, я понял, что еще никогда не был так рад голосу сестры. Но в то же время я был озадачен и смущен, потому что Бетси и Жозефина Карвер принадлежали к тому поколению, для которого междугородный звонок, если речь не шла о деловых вопросах, означал только одно. А именно — семейный кризис, и это еще мягко сказано. Мои сестры — из того поколения, которое взрослело во время превратностей Великой депрессии. И на нашей семье эти превратности сказались тяжело. Они вылились — из-за мистера Льюиса Шеклфорда, обманщика и предателя моего отца, — в переезд из великолепного поместья на Франклин-Пайк к югу от Нэшвилла в простенький городской дом в центре Мемфиса. Какой бы достаток с тех пор ни приобрели отец и сестры, Бетси и Джо так и не изжили привычки экономить: гасили свет в пустой комнате, не оставляли печь, уходя из дома, не делали ненужных междугородных звонков. Душой и разумом они все еще жили в дни Депрессии тридцатых. Возможно, это поспособствовало невероятному успеху, которого они добились в своем семейном агентстве по страхованию и недвижимости. Но я не могу говорить об этом с уверенностью, поскольку сам бизнесменом не являюсь. Разумеется, я — из одного поколения с сестрами, но, скажем так, совершенно другого темперамента и, пожалуй, достаточно молод, чтобы не прочувствовать на себе в полную силу уроков Депрессии. Услышав голос сестры, я сразу спросил: «Что-то случилось, Бетси?» Повисло молчание, и в наступившей тишине я почти видел ее лицо — особенно рот, как она прикусывает сперва верхнюю, а потом нижнюю губу, решая, сообщить новости постепенно или сразу. Видимо, остановилась она на первом.

— Да, Филип, — объявила она, повышая голос на целую октаву. — Это по поводу отца.

Опять наступила тишина. И тогда, кажется, я испытал некую радость. За долгую одинокую неделю после ухода Холли я так пал духом, что на несколько мгновений искренне обрадовался, что где-то в Мемфисе у кого-то тоже неприятности. Потом я сказал себе, что дело не только в этом. Скорее, я просто был счастлив хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей о будущей одинокой жизни. Мне казалось, я ни за что не смогу убедить другую молодую женщину вроде Холли Каплан жить со мной. Залысины, плохая осанка, неопрятная одежда — все было против меня. И потому, отвечая, я быстро сменил интонацию. Мне хотелось отвлечься и развлечься.

— Что такое, Бетси? — спросил я. — Что могло случиться?

Теперь настала очередь Бетси взять паузу. Она снова раздумывала, как лучше подать новости. Эти колебания сами по себе были поводом для беспокойства, потому что обе сестры, как правило, не лезли за словом в карман. Наконец, она больше не смогла сдерживаться и перешла сразу к делу:

— Отец, Филип. Твой отец планирует жениться.

Если честно, тут я расхохотался. Мой отец. Как будто всю жизнь он не был скорее отцом Бетси и Жозефины, чем моим! Но это еще полбеды. Отцу исполнился восемьдесят один, он страдал от множества хворей, приходящих с возрастом. Как не рассмеяться, представив его женихом? И все же я понял, что поступил грубо и нетактично, и, когда немного погодя позвонила Жозефина, я уже подготовился и вел себя сдержаннее. Однако поначалу сама эта мысль показалась мне забавной по нескольким причинам. Во-первых, мне становилось смешно, стоило вспомнить нелепую картину, которая возникала благодаря недавним письмам Бетси и Джо: каждая писала мне о двух видах времяпрепровождения нашего отца — о вечерах с пожилыми дамами и о ночах в городе — с молоденькими женщинами (письма казались неприкрыто юмористическими). Во-вторых, по моему многолетнему представлению, он был отцом, мужем и человеком такого природного или приобретенного авторитета, что его дети не могли даже подумать о столь важном шаге, как свадьба, без его совета или благословения — или, вернее, не смирившись с его неизбежной отбраковкой потенциального претендента. Понимаете ли, никто из его четырех детей так и не вступил в брак. И вот теперь две незамужние дочери собираются сказать последнее слово о его свадебных планах. Я не мог объяснить причину своего смеха Бетси. Но когда она меня не поддержала, я сказал: