Верная - Элис Хоффман Страница 2

Иногда ночью она выходит погулять и слышит, как мать зовет ее. В два или три часа ночи Сью проезжает на своей машине по городу, разыскивая дочь. Мать останавливает автомобиль, выходит из него и зовет Шелби, но та ныряет в кусты и не отзывается.

Она просто недостойна материнской любви. Шелби теперь спит бóльшую часть времени, видя сны о прошлом, когда она ни о чем не думала, весь мир был голубым и сияющим, а земной шар не замысловатее рождественского шарика. Шелби поставили диагноз – глубокая депрессия. Помимо этого – чувство мучительного беспокойства, синдром вины выжившего и посттравматический стресс. Она находилась в реанимации всего один день после аварии, но вскоре попала в лечебницу для душевнобольных на целых три месяца.

Шелби перестала говорить, отказывалась принимать пищу. И вот однажды она оказалась в ванной с бритвой в руке. Шелби бил озноб, но это ее не остановило. Она сделала надрез на запястье, где синела вена. Какая яркая кровь! Девушка услышала, как раскрылась дверь и заплакала ее мать, почувствовала холод, когда выключили воду. Мать крикнула отцу, чтобы тот вызвал «Скорую помощь», а сама осталась с Шелби. Она села рядом с дочерью на пол и затянула полотенце у нее на запястье, чтобы остановить кровотечение.

– Все хорошо, моя девочка, – проговорила сквозь рыдания Сью, обхватив дрожащее обнаженное тело дочери.

В больнице никто ни разу не навестил Шелби, кроме матери, даже телефонных звонков не поступило. Ни единая душа не скучала по ней. В городе стали распускать слухи, что она сошла с ума. Сама виновата. Люди стали считать, что она приносит несчастье и надо избегать ее во что бы то ни стало. Девочки, дружившие как с Хелен, так и с Шелби, решили, что потеряли обеих подруг. Так им было легче думать. Что ушло, то ушло.

Пролетела неделя, потом две, и вскоре Шелби перестала вести счет времени. Она словно исчезала дюйм за дюймом, растворялась в воздухе, а потом однажды пришла открытка. Дежурная медсестра назвала имя Шелби во время раздачи почты.

– Проснись, детка! – позвала ее медсестра, но Шелби не ответила. Она сидела в фойе перед телевизором в полусне после принятых медикаментов и слушала ток-шоу, которое любила ее мать. На экране несколько женщин обсуждали новости из мира политики и сплетничали о знаменитостях.

– Шелби Ричмонд! – позвала медсестра уже раздраженно. – Оторви задницу от стула!

Шелби очнулась и подошла к ней, уверенная, что это какая-то ошибка.

– Возьми! – сказала медсестра, передавая почтовую открытку Шелби. – Спасибо, – саркастически добавила она.

Шелби по-прежнему молчала. После того как ее привезли в психиатрическую клинику, она не произнесла ни слова.

На лицевой стороне открытки художник набросал тонкими линиями некую семью: отца, мать и дочь. Рот дочери был заклеен широким скотчем – такой обычно используют для упаковки. Шелби поняла, что это она – девушка, которая не может говорить. Ее запястья и сердце алели, они были нарисованы красным. Шелби не ожидала, что кто-то догадывается о ее чувствах, но, по-видимому, дело обстояло именно так. Не было ни обратного адреса, ни подписи, только нацарапанное каракулями послание: «Скажи что-нибудь».

Шелби даже подумала, что это некое указание высших сил, хотя и не верила в подобные вещи. Она положила открытку под подушку и очень ею дорожила: хранила ее там, пока не стали менять белье. Шелби тогда вышла из палаты, чтобы принять участие в сеансе групповой терапии, где так и не вымолвила ни слова. За это время санитар успел выбросить открытку. Но Шелби в панике обыскала все корзины для мусора и нашла ее. Она сохранилась в неповрежденном виде: не была сложена вдвое или порвана, и это тоже показалось девушке знаком судьбы.

Вернувшись домой, она взялась за ум: вновь начала говорить. Несколько слов за один раз, но бóльшую часть времени стала проводить в подвале, в своей берлоге, волчьем логове, – только там ей хотелось быть. Шелби взяла в привычку оставлять надрезы на коже в местах, где это никто не увидит, – подошвы ног, внутренние стороны бедер. Рядом с узкой кроватью – коробки с книгами ее детства: сказки Эндрю Лэнга, «Мисти с острова Чинкотиг», – книга, превратившая ее в любительницу лошадей.

Когда Шелби была маленькой, то упрашивала маму свозить ее в Виргинию посмотреть на диких лошадей, пока Сью Ричмонд наконец не сдалась. Они провели уик-энд, рыская по дюнам в поисках пони, которые водятся там на морском побережье. Шелби помнила, как счастлива она была тогда, хотя погода была плохая, а лошади убегали от них. Теперь Шелби часто думает, что это было, возможно, самое счастливое время в ее жизни.

Доктора и родители могут как угодно называть ее состояние, но сама Шелби знает, что с ней не так. Она наложила на себя епитимью. Шелби приостанавливает свою жизнь, так чтобы ее дыхание было в полном согласии с медленным поступлением воздуха в легкие девушки, пребывающей в коме.

Она смотрит на свою почтовую открытку каждый вечер, чтобы напомнить себе о том, что с ней сделают, если узнают, как сильно затронула ее болезнь. Нет уж, лучше молчать. Иначе посадят под замок навсегда.

Шелби не видела Хелен с той ночи, когда они попали в аварию. Однажды мистер Бойд, отец Хелен, который всегда хорошо относился к Шелби, прислал ей коробку леденцов на день рождения. Но Шелби чувствовала себя настолько виноватой, что выбросила ее в мусор, даже не открыв. Ей не хотелось видеть специальную медицинскую кровать, которую поставили в спальне Хелен. В каком-то смысле они с Хелен до сих пор ведут одинаковый образ жизни, как это было в школе.

Шелби даже не покупала новую одежду после того, как случилось несчастье, носит всё ту же обувь. Она настолько разносилась, что приходится подкладывать кусок газеты в правую туфлю. К тому же отрывается каблук.

Конечно, есть отличия. Хелен после аварии не стригли, а Шелби, вернувшись домой из психиатрической клиники, обрила себе голову. Так и ходит лысая, а когда, собравшись с духом, выбирается в «7-Eleven» за едой и журналами, люди относятся к ней предупредительно, словно она больна раком. Стоит кому-нибудь шепнуть: «Это девочка, которая вела машину, когда Хелен попала в аварию», Шелби чувствует себя куда хуже, чем если бы у нее было онкологическое заболевание. Как на нее смотрят эти люди! У всех большие глаза, как на картинах, выполненных на бархатной основе.

Люди и жалеют, и обвиняют ее. Они с Хелен всегда были вместе: две горошины в одном стручке. Красивые, легко идущие по жизни. Как может она жить дальше, разрушив жизнь своей лучшей подруги? Все ахают и охают при виде тощей, лысой Шелби в больших башмаках. Им кажется, что ей нужно сострадание, но единственное, чего она желает, – чтобы ее оставили в покое. Шелби выходит из дому, только когда стемнеет, надвинув на лицо шляпу, замотавшись шарфом, надев перчатки и засаленный пуховик, который делает ее бесформенной и анонимной. Тем не менее все вокруг ее узнают.

Шелби и Хелен теперь не похожи друг на друга. Шелби, в отличие от подруги, способна воспринимать действительность: она плохо ест, в основном фастфуд, но все же не питается через трубочку для поддержания жизни, как Хелен. Шелби ходит, разговаривает, один или два раза в месяц ездит на Главную улицу на автобусе – автомобиль теперь ей запрещен – для того, чтобы купить травки у Бена Минка, парня, которого едва знала в школе.