Цена соли - Патриция Хайсмит Страница 2

Кто-то сдвинул сахарницу, и брошюра шлёпнулась на стол.

Терез увидела напротив себя пару рук – пухлых, стареющих женских рук, размешивающих сахар в кофе, а теперь с дрожащим нетерпением разламывающих булочку, жадно макающих одну из половинок в коричневую подливу блюда, точь-в-точь такого же, как ела Терез. Кисти рук были потрескавшиеся, грязь в параллельных складках на сгибах пальцев, но на правой руке бросалось в глаза серебряное кольцо филигранной работы с прозрачно-зелёным камнем, на левой – золотое обручальное, а в уголках ногтей виднелись следы красного лака. Терез наблюдала, как рука подносит ко рту вилку с горкой горошка, и ей не нужно было видеть лицо, чтобы знать, какое оно. Такое же, как у всех работающих во «Франкенберге» пятидесятилетних женщин, – поражённое вечным изнеможением и ужасом, с искажёнными за стёклами очков глазами, либо увеличенными, либо уменьшенными, со щеками в пятнах румян, ничуть не освежавших серость кожи. Терез не могла на это смотреть.

– Вы новенькая, да? – голос прозвенел в нестихающем гуле, почти мелодичный голос.

– Да, – ответила Терез и подняла глаза. Она вспомнила это лицо. То самое, измождённость которого заставила Терез увидеть все остальные лица. Как-то раз, примерно в полседьмого вечера, когда магазин был пуст, эта женщина еле-еле сползала по ведущим вниз из мезонина мраморным ступеням. Руки скользили на широких мраморных перилах, перенимая часть тяжести с шишковатых ступней. «Она не больна, она не нищенка, она просто здесь работает», – подумала тогда Терез.

– Справляетесь?

И вот она, эта женщина, – улыбается ей, и те же ужасные морщины лежат под глазами и вокруг рта. Впрочем, глаза её теперь были живыми и, пожалуй, даже ласковыми.

– Справляетесь? – повторила женщина, потому что вокруг стоял дикий галдёж и звон посуды.

Терез облизнула губы.

– Да, спасибо.

– Вам здесь нравится?

Терез кивнула.

– Закончили? – Молодой человек в белом фартуке ухватил тарелку властной рукой.

Женщина сделала отпускающий жест дрожащей ладонью. Она придвинула к себе блюдце с нарезанными консервированными персиками. Персики, как склизкие оранжевые рыбки, соскальзывали с ложки всякий раз, когда женщина её поднимала, и лишь одну дольку ей удавалось донести до рта и съесть.

– Я на третьем этаже в отделе джемперов. Если захотите о чём-либо попросить, – сказала женщина с нервной нерешительностью, будто пыталась донести до неё мысль, пока их не оборвали или не разлучили, – подходите как-нибудь, поговорим. Меня зовут миссис Робичек. Миссис Руби Робичек, номер пять сорок четыре.

– Спасибо большое! – ответила Терез. И внезапно уродливость женщины исчезла, потому что красновато-карие глаза за стёклами очков смотрели на Терез по-доброму и с интересом. Сердце забилось, будто ожило. Терез смотрела, как женщина встаёт из-за стола, как её низенькая, плотная фигура удаляется, пока она совсем не пропала в ожидающей за перегородкой толпе.

Терез не стала заходить к миссис Робичек, но каждое утро высматривала её, когда работники магазина стекались в здание примерно без четверти девять, выглядывала её в лифтах и кафетерии. Ей так и не удавалось увидеть миссис Робичек, но было приятно знать, что есть кто-то, кого можно искать в магазине. Это полностью всё меняло.

Почти каждое утро, придя на работу и поднявшись на седьмой этаж, Терез на минутку останавливалась понаблюдать за одним игрушечным поездом. Поезд располагался обособленно на столе рядом с лифтами. Он был не таким шикарным и большим, как другой – тот, что катался по полу в глубине отдела игрушек. Но было в его крохотных, ходящих туда-сюда поршнях неистовство, каким не обладали большие поезда. Эта ярость и отчаянная безысходность на замкнутом овале рельс завораживали Терез.

«А-а-р-р-р-р-р!» – неслось из него, когда он слепо катил колёса в сделанный из папье-маше тоннель. И «у-р-р-р-р-р-р!» – когда вновь возникал оттуда.

Маленький поезд всегда был в движении – и когда Терез по утрам выходила из лифта, и когда заканчивала работу по вечерам. Ей казалось, он проклинает руку, ежедневно переводящую его стрелку. В рывках носом на поворотах, в бешеных бросках по прямым участкам дороги ей виделась безумная и тщетная погоня за деспотичным властителем. Локомотив тянул за собой три пульмановских вагона, в окнах которых можно было разглядеть кремнистые профили крошечных человеческих фигурок. За этими тремя шёл открытый товарный вагон с настоящим миниатюрным строительным лесом, за ним – грузовой с ненастоящим углем, и наконец – служебный вагон, который подпрыгивал на поворотах, крепко держась за убегающий поезд, как ребёнок за материнскую юбку. Поезд был похож на существо, свихнувшееся в заточении, уже мёртвое, но чьи силы всё никак не иссякнут – как у тех изящных, на пружинящих лапах, лис в зоопарке Центрального парка, с их замысловатой траекторией бега, всё повторяющейся и повторяющейся, когда они кругами носятся по своим клеткам.

В это утро Терез быстро отвернулась от поезда и пошла дальше, к отделу кукол, в котором работала.

В пять минут десятого большущий идеально квадратный отдел игрушек оживал. С длинных столов стягивались зелёные скатерти. Механические игрушки принимались подбрасывать в воздух и ловить мячи, в тирах выставлялись и начинали двигаться по кругу мишени. Стол с живностью скотного двора крякал, кудахтал и кричал «иа-иа». За спиной у Терез раздалось утомлённое «тра-та-та-та-та» – барабанная дробь гигантского оловянного солдатика, который воинственно встал лицом к лифту, чтобы весь день бить в барабан. От стола декоративно-прикладного искусства исходил запах свежей модельной глины, напоминающий о художественной комнате в школе, когда Терез была совсем маленькой, и ещё – о склепе на школьном дворе. О нём ходили слухи, будто это была чья-то настоящая могила, и Терез имела обыкновение просовывать внутрь нос сквозь железные прутья решётки.

Миссис Хендриксон, заведующая секцией кукольного отдела, тащила кукол со складских полок и рассаживала их с ногами враскоряку по стеклянным прилавкам.

Терез поздоровалась с мисс Мартуччи, которая стояла за прилавком, пересчитывая купюры и монеты из инкассаторской сумки, и была так сосредоточена, что в ответ лишь чуть ниже опустила в кивке голову, продолжая кивать в такт своему счёту. Терез насчитала двадцать восемь пятьдесят в своей инкассаторской сумке, записала сумму на белой бумажной наклейке для конверта с квитанциями и переложила деньги, разделив их по достоинству, в ящик кассового аппарата.

К тому моменту из лифтов уже стали появляться первые покупатели. Они секунду медлили в нерешительности с растерянным, каким-то напуганным выражением лица, которое всегда бывало у людей, оказавшихся в отделе игрушек, затем начинали следовать каждый своим замысловатым курсом.

– У вас есть писающие куклы? – спросила женщина.

– Я бы хотела такую же, но в жёлтом платье, – сказала другая, подталкивая куклу к Терез. Терез повернулась и сняла с полки нужную куклу.

У женщины, заметила она, рот и щёки были как у её матери – рябоватые щёки под тёмно-розовыми румянами и разделяющий их тонкий красный рот, весь в вертикальных морщинках.