Как не умереть в одиночестве - Ричард Роупер Страница 2

За последние годы похороны подверглись нескольким попыткам ребрендинга – «Социальные похороны», «Муниципальные похороны», «Контрактные похороны», «Похороны по секции 46», – но ни одна из них не прижилась. Наткнувшись на выражение «Похороны неимущих», Эндрю счел его вполне подходящим, отдающим эхом прошлого и даже романтическим в каком-то диккенсовском духе. Он представил человека, жившего лет сто пятьдесят назад в какой-нибудь глухой деревушке – грязь да квохчущие куры, – павшего жертвой сифилиса, умершего в почтенном возрасте двадцати семи лет и сброшенного под всеобщее ликование в яму, дабы удобрить землю. То, что Эндрю довелось пережить на практике, произвело угнетающее впечатление чего-то совершенно бездушного. В наше время похороны по всему Соединенному Королевству стали правовой обязанностью местных органов власти в отношении тех, кто затерялся, ускользнул от ока государства и чья смерть привлекла внимание лишь по причине запаха разлагающегося тела или неоплаченных счетов. В нескольких случаях выяснялось, что в банке у покойника осталось достаточно денег для оплаты коммунальных услуг в течение еще нескольких месяцев после смерти, а значит, дом обогревался и разложение ускорялось. После пятого такого тяжелого случая Эндрю подумал, что, может быть, проблема заслуживает упоминания в разделе «Другие замечания» ежегодной анкеты «Оценка удовлетворенности работой». Дело закончилось вопросом, можно ли купить еще один чайник на общую кухню.

Другая фраза, с которой Эндрю хорошо познакомился, звучала так: «Девятичасовая пробежка». Его босс, Кэмерон, объяснил ее происхождение, сердито срывая пленку с разогретого в микроволновке бирьяни ^[1].

– Если умираешь в одиночестве… – дерг, дерг, дерг, – то тебя, скорее всего, и похоронят соответственно, в девять утра, когда и поезд можно задержать… – тычок пальцем, – и шоссе заблокировать… – еще тычок, – и это никому не помешает.

Годом раньше Эндрю устроил двадцать пять таких похорон (его высший годовой показатель) и присутствовал на всех, хотя, строго говоря, не обязан был это делать. Маленький, но многозначительный жест, говорил он себе, адресованный тем, кто не был связан правовыми обязательствами.

Но чем больше Эндрю наблюдал за тем, как на специально отведенном участке опускают в землю – порой, как в жутковатой игре «Тетрис», ставя один на другой три или даже четыре штуки, – незамысловатые гробы, тем чаще посещала мысль, что его присутствие ничего не значит и никому не нужно.

Сидя в автобусе по дороге в офис, Эндрю критически оглядел галстук и туфли, увы, знавшие лучшие дни. На галстуке темнело пятно неизвестного происхождения, упрямо не желавшее ни перемещаться, ни уходить. Туфли, хотя и хорошо начищенные, уже выглядели поношенными. Слишком много царапинок от камешков на церковных дворах, слишком часто кожа натягивалась в тех местах, где Эндрю поджимал пальцы, слыша словесные спотыкания викария. И туфли, и галстук придется заменить после ближайшей получки.

Теперь, когда похороны закончились, Эндрю постарался сделать мысленную закладку на имени Джон и фамилии Стеррок (все это он вспомнил, когда включил телефон). Как всегда бывало в такие моменты, судьба покойника разбудила в нем любопытство, и Эндрю, как всегда, попытался не поддаться соблазну и не заняться расследованием обстоятельств, благодаря которым Джон оказался в столь незавидном положении. Неужели в его жизни действительно не было племянницы или крестника, с которыми он обменивался рождественскими открытками? Или школьного приятеля, который звонил ему пусть даже только на день рождения? Но этот склон был скользкий, Эндрю же надлежало оставаться по возможности объективным – ради себя самого и хотя бы для того только, чтобы сохранить крепость духа до следующего несчастного, который закончит похожим образом. Автобус остановился на перекрестке. К тому моменту, когда светофор переключился на зеленый, Эндрю все же заставил себя попрощаться с Джоном.

В офисе он довольно сдержанно ответил на бодрое приветствие Кэмерона, хмуро кивнув в ответ.

Упав наконец в хорошо потертое кресло, успевшее за годы приспособиться к его формам, Эндрю испустил уже ставшее печально знакомым кряхтенье. С недавних пор, едва перевалив за сорок два года, он начал подумывать, что скоро, буквально через несколько лет, каждое физическое усилие, даже минимальное, станет сопровождаться теми или иными странными звуками. Возможно, таким вот ненавязчивым, деликатным образом природа напоминала, что теперь он официально приближается к среднему возрасту. Эндрю уже представлял, как в ближайшее время будет, едва проснувшись, начинать день со стенаний насчет того, какими легкими сделали школьные экзамены и как трудно купить кремовые чинос нужного размера.

Ожидая, пока загрузится компьютер, Эндрю краем глаза наблюдал за своим коллегой, Китом, который, разделавшись с шоколадным кексом, методично всасывал крошки глазури, прилипшие к его коротким, словно обрубленным пальцам.

– Как прошло? Хорошо? – поинтересовался Кит, не отрывая глаз от экрана, на котором, как уже знал Эндрю, либо выстроилась галерея актрис, имевших дерзость сделать уступку возрасту, либо что-то маленькое и мохнатое на скейте.

– Все нормально.

– Зеваки? – прозвучал голос у него за спиной.

Эндрю вздрогнул. Он и не заметил, как свое место за столом заняла Мередит.

– Нет, никого, – ответил Эндрю, не оборачиваясь. – Только мы с викарием. У него были первые похороны.

– Не лучший способ потерять невинность, – сказала Мередит.