За все хорошее - смерть - Максуд Ибрагимбеков Страница 2

Вдруг Кама остановилась, перевела дыхание, а потом спросила:

— Устали?

— Нет. — Это Алик сказал и даже головой помотал. — Я, например, не устал, — а у самого язык наружу высовывается, до того он «не устал».

А Сабир, тот просто удивленное лицо сделал: мол, что за вопрос.

— А ты? — это она у меня спросила. Смотрит на меня и улыбается.

У меня от этой улыбки почему-то подбородок дрогнул. Какой-то странный подбородок у меня, в самый неподходящий момент вдруг на нем кожа начинает дергаться. Всего один раз, но со стороны все равно, наверное, заметно. Я хотел тоже сказать, что не устал, но Кама успела раньше меня:

— И я устала. Просто с ног валюсь. Дойдем вон до того дерева и там устроим привал. Согласны?

Мы разлеглись на траве в тени дерева, и до того это было приятно, что просто слов никаких нет рассказать. Потом Кама достала из своего рюкзака бутерброды, и мы их моментально съели. Каждый по два бутерброда с яичницей. Хотели и остальные съесть, которые в наших рюкзаках, но Сабир сказал, что наедаться перед подъемом — самое последнее дело. Я бы еще таких бутербродов десять съел и то бы не наелся. Но с Сабиром лучше не спорить. Никому не советую. Мы посидели под тем деревом еще полчаса и за это время очень здорово отдохнули. Вся усталость начисто исчезла. Кама сказала, что, как только доберемся до перевала на шоссе, проголосуем какой-нибудь попутной машине, и на ней доедем до дома. Мне это предложение очень понравилось, а Сабиру и Алику, по-моему, не очень. Но они промолчали, ничего не сказали, только кивнули, сперва Сабир, потом Алик. А я даже кивать не стал, потому что им никому не интересно, что я думаю. Потом они стали о чем-то разговаривать. Я сперва слушал, а потом перестал, потому что вспомнил одно стихотворение, я часто вспоминаю, и каждый раз, как только вспомню его, по коже начинают бегать мурашки, даже дыхание у меня перехватывает и в животе становится холодно, когда я вспоминаю это стихотворение, особенно когда я один и никто не мешает его повторить про себя. Я рассказал как-то об этом маме, а она мне сказала: это оттого, что я очень впечатлительный и мне рано еще читать такие стихи. Я спросил, почему же рано, но она объяснять мне ничего не стала, сказала: «Рано, и все», — и вид у нее был очень недовольный.

— О чем ты думаешь? — спросила Кама.

— Ни о чем, — сказал я. — Просто задумался.

Она на меня так посмотрела, как будто ей точно известно, о чем я про себя думал, но ничего не сказала. Зато Алик оживился. Я так и почувствовал, что он скажет что-нибудь неприятное.

— Он сейчас от страха и думать ни о чем другом не может, все представляет, что с ним сделают мамочка и папочка, когда он вечером домой придет.

Это он острит так. Никто, конечно, не засмеялся и даже не улыбнулся. Сабир на него посмотрел очень хмуро, и мне показалось, что он его сейчас стукнет. Я всегда точно знаю, когда он собирается подраться, но на этот раз ошибся. Наверное, он из-за Камы раздумал.

— Ладно, — сказала Кама и встала. — Пошли, а то мы до ночи до дома не доберемся.

Мы встали и пошли. Вот что самое удивительное — все шли молча. Обычно они оба, как увидят Камку, так сразу же заводятся, оба наперебой стараются что-нибудь интересное рассказать. Это еще терпеть можно, а вот когда они начинают анекдоты рассказывать или шутить, мне как-то не по себе становится. Не знаешь что делать: надо посмеяться, все-таки человек анекдот рассказал, а не смешно. А Кама смеется. Наверное, нравится ей, раз смеется. Я раньше думал, что они анекдоты несмешные рассказывают, а теперь из-за Камки начинаю думать, что у меня с чувством юмора что-то не в порядке.

И Кама шла молча. Обычно она все время: «Ах, маки, ах, эдельвейс», — а теперь шла какая-то вялая, даже не закричала, когда на тропинку выскочила ящерица. Видно, совершенно бестолковая ящерица, если людям под ноги выскакивает. Потом еще несколько ящериц перебежало тропинку прямо перед нами. Никогда такого не видел. Ошалели они, что ли, от жары!

— Душно! — сказала Кама и облизала губы.

— Это к грозе, — Сабир отбросил сигарету и тоже облизал губы. — Ящерицы беспокоятся, и птицы замолкли. Посмотрите, вечером гроза будет!

Я вдруг почувствовал, какая вокруг тишина. Ну просто ни одного звука не слышно.

— Часа через полтора мы дойдем до перевала, — сказал Сабир. — Я вас самой короткой дорогой повел, она, правда, все время в гору идет, зато короткая.

У Сабира очень хорошая память. Он с первого раза любую самую запутанную дорогу запоминает. Он и в Баку с закрытыми глазами расскажет, как пройти с какого хочешь места к любому кинотеатру, яхт-клубу или цирку. И зря никогда ничего не говорит. Я его за это уважаю. И не только за это. Жалко только, характер у него очень плохой. Как что — драться сразу лезет. Его у нас в классе все боятся. Алика тоже, но меньше. Алик вон на турнике раза на три больше подтягивается, а Сабир его все равно отлупил, когда они подрались. Весь класс смотрел, как они дрались во дворе хлебозавода.

Алика к нам из 174-й школы перевели — его родителям квартиру дали в нашем районе, рядом со школой. А до него самым сильным в классе Сабир считался. Не знаю, из-за чего у них вышел спор, но договорились встретиться после занятий и драться до тех пор, пока кто-нибудь не скажет «хватит», или до первой крови. Сабир тогда Алику разбил нос. Алик согнулся, к носу прижал платок, а потом говорит Сабиру: «Все равно я с тобой буду еще драться». И вдруг Сабир размахнулся и как изо всех сил ударит Алика по голове! А это ведь не по правилам. Все бросились их разнимать. Они помирились потом, но все равно я знаю, что они друг друга терпеть не могут и когда-нибудь еще подерутся. Они только меня никогда не трогают, иногда только дадут по шее — и все. Потому что они меня презирают. Главным образом за то, что меня освободили от физкультуры. А меня не освобождали, а сказали, чтобы я ходил на физкультуру с четвертым классом, потому что у нас в классе все на два года старше меня. А как же я стал бы ходить с четвертым классом, когда у нас четвертый урок в понедельник алгебра, как раз когда у них физкультура? И еще, конечно, за то, что я ношу очки. Я знаю, почему за меня Сабир обычно заступается, но все равно приятно. Он со мной за одной партой сидит, и когда контрольная, все равно какая — по алгебре, истории или даже по естествознанию, я и его вариант делаю. Сперва, правда, свой, а потом его, на оба времени хватает. Это не потому, что я много занимаюсь или старательный, просто контрольные у нас очень легкие, я даже иногда удивляюсь, до чего они легкие.

Раз Сабир сказал, что вечером гроза, наверное, будет. Но с другой стороны, небо такое ясное, куда ни посмотришь, ясное. Я днем никогда не сплю, а тут вдруг спать захотелось ужасно. По-моему, ребятам тоже. И у Камки, и у Алика с Сабиром очень сонный вид. Хоть бы скорее перевал, сесть бы в машину — и через час дома!

Как только подул ветер, сразу прохладно стало. И самое главное, он дул сзади и здорово помогал идти. Как будто кто-то подталкивает легонько в спину. Но это недолго продолжалось, может быть, пять минут или десять, не больше, потом он задул все сильнее и сильнее, уже не подталкивал, а просто бросал нас из стороны в сторону. Никогда в жизни я ничего такого не видел. Как в кино: на экране ночь, и сразу же вслед рассвет, и вот уже день. Только что был день, и солнце светило на чистом небе, а тут сразу стало темно. Я посмотрел наверх, даже страшно стало: небо черное от туч, а они проносятся так низко, что рукой дотянуться можно. Мы остановились, потому что дальше идти было невозможно. Сперва стояли, держась друг за друга, а потом сели на землю и вцепились в кустарник ежевики у тропинки, он хоть и колючий, но корни у него крепкие, Я посмотрел на Каму, а у нее лицо перепуганное ужасно. И я тоже испугался, потому что все думал, что нас может швырнуть в пропасть, ее край был ниже тропинки, метрах в двадцати от нас по склону. А холодно стало так, что зуб на зуб не попадал. Сказали бы мне, что в конце августа может быть так холодно, ни за что бы не поверил. Мы сидели, прижавшись друг к другу, и держались руками за эти колючки, а ветер все старался оттащить нас от них. Вдруг под нами дрогнула земля так, как будто это не гора, а вагон, когда поезд трогается с места. И еще из-под земли при этом послышался гул, негромкий и глухой. А потом пошел снег, мы оглянуться не успели, как все вокруг покрыло снегом. Я совсем замерз, но говорить об этом не стал — на мне, как и на всех, были только шорты и рубашка, а в рюкзаках ничего теплого не было, Я не знаю, сколько времени так прошло, снег все падал, когда поднялся Сабир. Он не встал на ноги, его сразу бы ветер сдул, он и на четвереньках с трудом держался.