Делай, что хочешь - Елена Иваницкая Страница 19

– А, вот и вы! – обрадовался старик. Хлопнул меня по плечу и крикнул в окно: – Анита, принеси…

Но быстрые руки уже выставили табурет. Сидеть и глазеть, ведя степенный разговор, было бы смешно, но от меня явно этого ждали. Поставил на табурет ногу, упер ладонь в колено. Перед стариком появились два стакана и кувшин, он налил себе и мне и принялся рассказывать, что столяр приходил, все измерил, не беспокойтесь, к сроку закончит.

Черные глаза мелькали в окне, выглядывали из-за двери, а то вдруг появились над каменной оградой.

– Внучка! – похвастался хозяин, хотя и так было ясно. – Она у вас и прибираться может. Вы ей назначьте сколько-нибудь, пусть дите учится деньги зарабатывать.

Надо будет спросить у сестер, какую сумму означает цифра «сколько-нибудь».

Дверь распахнулась. Как в раме, передо мной предстала Анита. Она не только сняла косынку, но и расплела косы. Чтобы я получше разглядел, как хороши русые кудри, встряхнула головой. Скомандовала: «Ногу уберите!» – поставила миску с маслинами. Вздернув нос, гордо удалилась. В комнате послышался топот и хохот. Я искренне похвалил девочку. Она, конечно, подслушивала. Старик лицемерно покачал головой. В окне появилась рука с маленькой скамеечкой.

– Вот, дедушка, дай ему, пусть ставит свой сапог!

Мы рассмеялись. А она заметила мои щегольские сапожки.

Прелюдия окончена, надо заводить беседу. Первые такты – мои.

– Хотелось бы расспросить вас…

– Да уж понимаю. Спрашивай, все расскажу.

Старикам нужны не вопросы, а слушатель. Я потянул паузу. Отложив топор и взявшись за стакан, он посмотрел на меня с предвкушением долгого повествования.

– Нет, ты не думай. У нас хорошо. Жить можно. Тебе понравится.

«Понеслось…» – подумал я. Неисчерпаем и однообразен набор неопределенностей, смысла которых я никогда не мог понять. Для полноты мог бы добавить еще одну сентенцию, например – «больно, но терпимо».

А он словно подслушал:

– Поживешь и скажешь: беда здесь у нас, но терпимо.

Я постарался не усмехнуться, но он неожиданно разулыбался.

– А, подглядывает? Дразнит тебя? – Он погрозил пальцем внучке за окном. – Бойкий ребенок. Ты не обижайся. По ней видишь, справляемся. Когда совсем плохо, дети не такие… Я тебе вот как скажу: у нас жизнь правильная. У нас свобода. Не то, что у вас. Что так смотришь? Говорю – у вас и у нас? В одной стране живем. А так и есть. У вас законы приставучие, но необязательные. На пользу чиновникам, кто наблюдает за неисполнением. Твой родственник, Старый Медведь, так говорит. Я так и не понял, кем он тебе приходится. Чего толком не объяснишь? … А у нас закон строгий. По военному времени. Двери можешь вообще не запирать. У нас не воруют. Забудешь где-нибудь кошелек, вспомни, где оставил, приходи, там и лежит. Не вспомнишь, подберут, весь город на ноги поставит: кто кошелек потерял? И вернут. А чтобы убийство, разбой или девочку обидели, так даже не думай. Не бывает. Но знай: у вас смертной казни нет, а у нас есть. Даже без суда и следствия. Пристрелят на месте или повесят на площади.

– За что?

– Сам понимаешь за что.

– За воровство тоже?

– Если во время военных действий. Подумай головой, человек в бою, а какая-то нелюдь его дом грабит.

– Без суда и следствия?

– Здесь граница.

– Публичные казни? И дети видели?

Старик как-то поскучнел, а до сих пор излагал гордо.

– Это давно было. Скоро после событий. Дети тогда и не такое видали. Кто жив остался. И я тебе вот как скажу. Или уж ты совсем против смертной казни, тогда я тебя поспрашиваю кое о чем, а ты отвечай мне. А если не против, то сам себе отвечай: это что, правильнее, чтобы палач где-то там его прикончил, а ты и не видел? У нас нет палачей.

– А кто же?..

– Кто сам так решил.

– И за дезертирство?

– Какое дезертирство? У нас ополчение. Народная милиция. Не уверен в себе, боишься – не записывайся. Не выдержал, не можешь, не по силам – выпишись. Все поймут, никто слова не скажет. А в бою струсил, сбежал – дело другое. Тут уже не тебе, а с тобой никто не скажет слова. Как жить будешь? Да и нет у нас трусов. У нас люди хорошие, вот увидишь.

Анита выглянула через ограду, легко подтянулась и уселась наверху.

– Скажу тебе. Если опасность, люди серьезно живут. А настанет красота и покой, распояшутся, поди, начнут грызть друг друга. Что скажешь?

Ничего странного и нового в этой мысли не было.Духовная мобилизация общества. Сплотимся ради будущего. Может, настоящая опасность только здесь, но о границе наши газеты предпочитают помалкивать.

Однако, с бедой кончится и самоуправление… и тогда

– … получите наместника и те самые приставучие законы.

– А вот и нет. У нас гарантии. На все годы послевоенного восстановления – прежние нормы. Наместник-то и сейчас есть. Мы же к южному округу относимся. Только он сам по себе, а мы сами по себе.

Старик смотрел совсем довольным. О том, что гарантии гроша ломаного не стоят, я промолчал, естественно.

Если он видел мои вчерашние выходки, сейчас «предостережет по-отечески». И точно.

– Ты вино-то пей. Коньяк проклятый брось, забудь про него совсем. У нас места виноградные. Все заново насадили. Уже и винодельни есть настоящие. Пей смело, одна польза.

Я выпил. Старик начал о повседневном. У семьи сад, половина винодельни, а еще ягодное вино, яблочное, – дело новое, но хорошо началось. Где привыкли с виноградом работать, там и с ягодами удается. Ничего, жить можно. Я решил оставить его в торжественных размышлениях и распрощался, сказав, что мы еще не раз вернемся к этому разговору. Забытая Анита с досадой перекинула через ограду стройные ножки в красных туфельках на каблучке и спрыгнула, только алая юбка взметнулась. Но я удалялся, как будто ничего не заметил.

В столярную мастерскую идти было неприятно в ожидании откровенных или спрятанных косых взглядов. Принял вид сухой и деловитый, но встретили меня простодушно-радушно. Тоже налили стакан, подставили новенький плетеный стул – «Вот, сами испробуйте» – и я, как загипнотизированный, час и другой и, кажется, третий следил за размеренной, молчаливой работой мастера и подмастерья.

Пообедать заглянул в подвернувшийся кабачок, а возвращаясь, свернул куда-то не туда и оказался на самой окраине. В густо заросшем овраге шумел полноводный ручей, горбатый мостик с тремя ступеньками вел к последнему ряду домов. Я увидел маленькую площадь, мутно-зеленую воду. На белом постаменте – черного всадника со старым, страшным, изглоданным лицом и гневно-молодым разворотом плеч. Он с угрозой вонзал бронзовый взгляд в мирные ставни на той стороне канала. Его тень черным крылом достигала воды. Вдруг из тени выступила Марта. Изысканно-нарядная, в жемчужно-сером атласном платье с высокой талией, в треуголке из белых кружев и с кружевным зонтиком. Свернутая узлом коса в серебряной сетке. Присмотрелся: а я тоже там? Увидел и себя. Появилась гондола, раздалась баркарола, но эту романтическую пошлость досматривать не стал, а серьезно задумался: может ли в действительности тень памятника так перерезать площадь Сан Дзаниполо, как мне это вообразилось?..