В Петербурге летом жить можно - Николай Крыщук Страница 19

– Как, кто-то еще придет? – встрепенулся Виктор.

Все это к вопросу (чтобы уж слово не пропадало) о сельской и городской ментальности.

Придя из леса с грибами, ловлю себя на фразе:

– Мне не звонили?

Телефона у нас в избе, разумеется, нет.

Грибы – волшебная охота.

Лес, даже в косой солнечный день, бережет свой сумрак. Хочется повесить табличку: «Тихо! Идет спектакль!»

Входишь, крадучись. Потому что никто не приглашал, потому что нет не то что блатной контрамарки, билета даже. То есть идешь тайно, воровски, шпионски. Хочется сказать, не в театр, не в другую страну – в чужое царство.

Осенью – царство грибов. Языка их мы не учили.

Белые себе цену знают. Они не работают, не водят хороводы, не стоят на посту – они прогуливаются или же созерцают. Все в них выдает дворянское достоинство и барственное спокойствие. Малыши и в ребячливости своей сохраняют осанку.

Белое тело боровиков не знает загара. Даже полнота их не портит, даже отлично скроенные шляпы не выглядят вызывающе – все по чину, все по сану.

Красные подосиновики – гвардейцы короля. Ни же их достоинства прятаться в мох или траву. Они взбираются на редуты мшистых, пенных пригорков, подставляя огню свои алые головы. Алые же листья осины, призванные выполнять роль камуфляжа, приходят к ним на помощь лишь в самом конце лета.

Еще, конечно, отвлекающе соблазнительные мухоморы, но… Северянинская эпатажность, безвкусица провинциальной модистки и никакого чувства жертвенности. А тут именно жертвенность – молодая, веселая. Глядя на этих молодцов, я вспомнил строки Давида Самойлова:

Вперед на прицел и на целик

В колонне завзятых рубак

Шагал молодой офицерик

С улыбкой и розой в зубах.

Он шел впереди не для позы.

Он просто хотел умереть.

Он жить не хотел без улыбки и розы,

С улыбкой и розой хотел умереть.

Вот стоит он вызывающе свежий, воспаленный, только что вышедший из боя. Недельная щетина, в которой еще виден отсвет огня. Уже издалека ты оборачиваешься на его взгляд, и он не отводит его ни на секунду, пока ты пробираешься к нему по болотным кочкам.

Сыроежки похожи на барышень из маленьких городов, которые уверены, что нет ничего более искусительного в искусстве любви, чем яркий наряд и одинокие прогулки. Вот стоят они, поодаль друг от друга – кто в красном, кто в желтом, кто в лиловом. Красуются, показывают себя. Молча поют песни. Одни скромно потупившись, надвинув на глаза шляпку с загнутыми полями, другие широко распахнув ресницы или даже (бесстыдные) задрав на голову подол.

Жаль, не многим из них удается до встречи со своим суженым сохранить невинность. Уже в молодости изъедены до трухи. Много и просто хлипких, слабогрудых – дети сырых расщелин. Но те, кто выстоял, скрипят в руках и испуганно улыбаются, как украденные невесты.

Разночинное сословие подберезовиков тоже знает свои взлеты и падения. Им, конечно, жизнь не додала, здоровье слабовато, страдают от сырости своих бедных обиталищ. Однако силы воли и стремления к красоте им не занимать. Молодые особенно резвы, стройны и красивы.

Бледность лиц обнаруживает не только высоту их стремлений, но и обреченность. Зато всем, что в них есть, они обязаны только самим себе. Но… рано стареют и кончают свои дни в мерзости, безвестности и нищете – не оцененные, а порой и не замеченные никем. Между тем среди них встречаются существа удивительные по тонкости устройства и талантливости.

У всех достойных грибов, кстати, есть свои ядовитые карикатуры. Опытный грибник определяет их на расстоянии. Глядя на них, утверждаюсь в мысли о том, что нарушение эстетической меры и гармонии – верный признак подпорченного содержания. Что у белых телесное здоровье, то у ложного белого – деревянность. У подберезовика чистый, как бы накрахмаленный испод, у ложного – розоватый. Не нужно лизать языком или пробовать на зуб – сразу видно. Между тем, совсем как в отношениях между людьми, многие соблазняются и травятся. Эстетическое чувство не развито. Надо уметь встречать по одежке. Ибо в грибе, как и в человеке, все должно быть прекрасно.

В сущности, я рад, что грибная пора закончилась. Как всякий предмет страсти, грибы могут свести с ума. Желание ночью включить фонарик и сбежать в лес – это так похоже на любовь.

И говорить о грибах можно бесконечно. О сарафанных хороводах узкоглазых лисичек и беглых рыжиках, о самоварных моховиках и радужной россыпи волнушек. Как они уживаются вместе, почему не поделили пространство – родовитые боровики и маргинальные горькушки? Может быть, биология расскажет нам нечто о демократии?

Не могу сказать им: прощайте, милые. Никаких родственных чувств их явление не предполагает. Но ведь и это, согласитесь, один из вариантов страсти.

Бывает, привяжется мотивчик какой-нибудь или слово – ни выгнать, ни проклясть, ни заспать, – неотвязней далекого родственника, заглянувшего на минутку.

Сидим за чаем у того же Виктора и Тамары, по ТВ показывают передачу «Сам себе режиссер». Мужики тянут из канавы какую-то костлявую корову, подхлестывают ее, кричат:

– Ну же, дура! Разгулялась тоже. Братцы, да она же пьяная! Эх, раз, еще раз…

Мы смеемся, хозяева молчат. Потом говорит Тамара:

– И что тут смешного? Это же весенняя корова. Их по весне тракторами волокут – такие они дохлые от стоячки и зимней жратвы. Дураки.

А я-то… Вчера утку пожалел, сегодня корову проморгал.

Пошел разговор по кругу, то есть необязательный. Каждый с чердака памяти тащит заржавевший вопрос или какое-нибудь стародавнее воспоминание.

Казалось бы, давно забытые и уже непригодные для живой беседы, они-то чаще всего и бывают самыми интересными. Не мебель – кусок резьбы, не ткацкий станок – безродное веретено. Воображение, как известно, питается недостатком информации.

Гаснет озеро за окном, клюквенная настойка почти забыта. А разговор кружится, воспаряет, вьется.

На этот раз столкнулись студенческий педантизм моего старшего сына, который собирается стать психологом, и наше не стареющее желание тайны.

– А вот когда кажется, что с тобой это уже было… Все в точности, до мелочей: стакан какой-нибудь пыльный в углу, солнце на него вечернее попало, и он как будто из камня. Сидишь и смотришь на ядовитый такой, как бензин, закат – то ли с похмелья, то ли в предчувствии, дверь сзади заскрипела и ты, не оборачиваясь, спрашиваешь: «Кто там?» И сам вроде бы знаешь, что никого, что это ветер. Вдруг птица какая-то шальная, наверное убегая от погони, впилилась в вишню под окном, и листья ее враз осыпались. И ты вот все время чуть-чуть наперед знаешь, что дальше будет. Что такое значит? (Это хозяин дома, Виктор.)

– Недостаток в мозгу витамина С. (А это уже мой сын, Сергей.)

Такое же объяснение я услышал лет тридцать с лишним назад от польского психолога Вернера. Оно меня так расстроило тогда, что я даже запомнил место, где эта фраза была произнесена – на углу Введенского канала (теперь засыпанного и превращенного в улицу) и Загородного проспекта. Жизнь прошла, а я все также не хочу верить этому простому и, скорее всего, верному объяснению. Неужели мы живем только один раз? (Даже стойкий атеист Горький в это не верил.) И достаточно пожевать коробочку шиповника (глянцевитую снаружи и облицованную изнутри колкой ватой – витамин С), чтобы никогда уже не заглянуть в свою прошлую жизнь? Тогда я не буду ее есть, бог с ней, пусть живет. Мне не надо этого здоровья.