Колыма - Том Роб Смит Страница 19

Дверь класса с грохотом распахнулась. На пороге появилась Юлия Пешкова, учительница. Лицо ее раскраснелось, а рот приоткрылся, но она не могла выговорить ни слова. Раиса встала из-за стола:

— В чем дело?

— Идем со мной. Скорее!

Юлия была учительницей Зои. Раиса положила доклад на стол, попросив своих учеников оставаться на местах, и вышла вслед за Юлией в коридор, а потом спустилась по лестнице, но так и не смогла добиться от коллеги внятного ответа.

— Что случилось?

— Это Зоя. И доклад. Я читала, а она… Ты должна увидеть все своими глазами.

Они подошли к аудитории, и Юлия шагнула в сторону, предоставляя Раисе возможность войти первой. Та открыла дверь. Зоя стояла на столе учительницы, который был придвинут к стене. Остальные ученики столпились в противоположном конце комнаты, словно боясь заразиться от Зои чем-нибудь нехорошим. У ее ног валялись страницы доклада и осколки стекла. Зоя стояла, выпрямившись во весь рост, горделивая и торжествующая. По рукам у нее текла кровь. Они сжимала обрывки плаката, сорванного со стены, на котором был изображен Сталин, а под его портретом красовалась надпись: «Отец всех детей».

Зоя залезла на стол, чтобы сорвать картину со стены. Она разбила раму и порезалась, прежде чем сумела разорвать плакат надвое, обезглавив изображение Сталина. Глаза ее светились торжеством. Она подняла обе половинки плаката, заляпанные ее кровью, словно выставляя на всеобщее обозрение тело поверженного врага:

— Он — не мой отец.

Тот же день

В общем коридоре перед дверью квартиры Николая валялись разрозненные страницы доклада. Увидев скомканные листы и мельком взглянув на текст, Лев вытащил пистолет. Тимур последовал его примеру. Бумага зашуршала под его ногами, когда Лев шагнул вперед и взялся за дверную ручку. Дверь была не заперта. Он толкнул ее носком ботинка, и они вдвоем вошли в пустое жилое помещение. Везде царил образцовый порядок. Двери в другие комнаты были закрыты, за исключением одной — двери в ванную.

Сама ванна была полна до краев, и над поверхностью красной от крови воды торчали лишь голова Николая да остров его толстого, поросшего волосами живота. Глаза и рот его были открыты: он как будто удивлялся тому, что ему явился не демон, а ангел смерти. Лев присел на корточки рядом со своим бывшим наставником, уроки которого он так старательно пытался забыть на протяжении трех последних лет. Но тут его окликнул Тимур:

— Лев…

Расслышав странные нотки в голосе заместителя, Лев встал и вслед за ним прошел в соседнюю спальню.

Казалось, две девочки мирно спят, укрытые по самую шею одеялами. Будь за окном ночь, их неподвижность выглядела бы вполне естественной. Но там стоял уже полдень, и в щель между неплотно задернутыми занавесками заглядывало солнце. Обе девочки лежали лицом к стене. Длинные блестящие волосы старшей дочери разметались по подушке. Лев откинул их в сторону и коснулся пальцами шеи. Она еще сохраняла последние остатки тепла под толстым стеганым одеялом, любовно подоткнутым с одной стороны. На ее теле не было заметно следов насилия. Младшая дочь, лет четырех, лежала в точно таком же положении. А вот она была уже холодной. Ее маленькое тельце потеряло тепло быстрее, чем тело старшей сестры. Лев закрыл глаза. Он мог спасти обеих.

За другой дверью, подобно своим дочерям, забылась вечным подобием сна и жена Николая Ариадна. Лев немного знал ее. Семь лет назад после очередного ареста Николай обычно тащил Льва к себе в гости. Как бы поздно они ни приходили, Ариадна всегда готовила им ужин, предлагая окунуться в атмосферу тепла и гостеприимства после тех зверств, что они творили вместе. Эти ужины были призваны продемонстрировать ценности домашнего очага и уюта, где не было места для их кровавой работы и где можно было поддерживать иллюзию обычной любящей семьи. Присев у ее туалетного столика, Лев рассматривал щетку для волос с ручкой из слоновой кости, духи и пудру — предметы роскоши, которые Ариадна воспринимала как плату за свою безусловную верность. Она так и не поняла того, что незнание было не сознательным ее выбором — оно было условием ее существования. В ином качестве Николай бы ее не принял.

«Никогда и ничего не рассказывай жене».

Будучи совсем еще молодым офицером, Лев после своего первого ареста истолковал эти слова старшего товарища, сказанные ему шепотом, как призыв соблюдать осторожность и секретность, как урок не доверять даже родным и близким. Но это было совсем не то, что имел в виду Николай.

Он больше не мог оставаться в квартире. Лев выпрямился и покачнулся. Оставив трупы за спиной, он поспешно вышел в общий коридор и привалился к стене, часто и глубоко дыша и глядя на разбросанные у дверей Николая листы с речью Хрущева, доставленные сюда с намерением убить его. Вернувшись вчера ночью домой, Николай прочел несколько страниц; бóльшая же их часть так и осталась лежать в коробке. Один лист был изорван в клочья. Неужели Николай решил, что может уничтожить слова? Но даже если такая мысль и пришла ему в голову, то сопроводительное письмо положило конец его надеждам. Доклад следовало прочесть и распространить по всей стране. И само наличие официального письма должно было показать Николаю, что тайны его прошлого больше не принадлежат ему: они вырвались наружу.

Лев посмотрел на Тимура. До того как получить назначение в Отдел по расследованию убийств, он работал офицером милиции, арестовывая пьяниц, воров и насильников. Впрочем, от политических арестов милицию никто не освобождал. Но Тимуру повезло, и к нему подобных требований не предъявляли; во всяком случае, Льву он о них не рассказывал.

Тимур всегда владел собой, но сейчас он не считал нужным скрывать свой гнев.

— Николай поступил как трус.

Лев кивнул, потому что это была правда. Он слишком боялся неодобрения и порицания. Вся жизнь Николая заключалась в его семье. Он не мог жить без нее. Как теперь выяснилось, и умереть тоже.

Лев поднял страничку с речью, глядя на нее так, словно взял в руки нож или пистолет — самые эффективные орудия убийства. Сегодня утром, после того как речь подбросили и ему, он прочел ее. Шокированный столь явной, хотя и безмолвной атакой, Лев быстро сообразил: если речь прислали ему, то ее наверняка получил и Николай. Целью спланированного нападения стали люди, виновные в совершении преступлений, о которых шла речь в докладе.

На лестнице раздался топот ног. Прибыли агенты КГБ.

* * *

Офицеры Комитета государственной безопасности вошли в квартиру, глядя на Льва с нескрываемым презрением. Он перестал быть одним из них и повернулся к ним спиной. Отказавшись от предложенной ему должности, он возглавил Отдел по расследованию убийств, который они старались втихую прикрыть с момента его создания. Для них, ставящих верность превыше всего, он стал худшим из возможных зол — предателем.

Руководил операцией Фрол Панин, непосредственный начальник Льва из Управления уголовного розыска МВД. Панин был симпатичным, ухоженным и обаятельным мужчиной лет пятидесяти с небольшим. Хотя Лев никогда не видел голливудских фильмов, он считал Панина похожим из тех, кто в них снимается. Свободно владея несколькими языками, тот до возвращения в Москву работал послом и уцелел в годы чисток, потому что оставался за границей. Ходили слухи, что он не пьет, ежедневно делает зарядку и раз в неделю стрижется. В отличие от множества чиновников, которые гордились своим пролетарским происхождением и тщательно избегали любых буржуазных веяний в своем облике, Панин выглядел и одевался безукоризненно. Он никогда не повышал голоса и неизменно оставался вежливым, являя собой новый тип руководителей, которые с одобрением отнеслись к речи Хрущева. За его спиной над ним частенько посмеивались. Говорили, что такой изнеженный субчик ни за что не выжил бы в годы правления Сталина. Руки у него были мягкими, а ногти — отполированными и чистыми. Лев не сомневался, что, знай Панин об этом, он счел бы эти слова комплиментом.