Усадьба сумасшедших - Владимир Лорченков Страница 19

Удовлетворенный немец, кивнув, уехал в село, где была расквартирована его айзаценгруппа, а Василий направился прямиком сюда, в тень каштанов и спирта и неудовольствия женщины…

Та же, наблюдала за ним в приоткрытую дверь. В действительности, — думала она, смутно, нечетко, — легендой своей Андроник никого не убедил, и убедить не мог. Улыбка уехавшего на мотоцикле немца таила змеиную прелесть, пену губ бешеного пса, тлен оскверненного склепа. То была нехорошая улыбка, — думает Стелла. Много еще чего таила улыбка белокурого немца, — но девушка не знала, что. И потому смотрела, а потом зашла в комнату. Василий сидел на стуле, выпавший из времен и пространств. Сидел сгорбившись, опустив голову, со взглядом страшным и нездешним. Уложив его на постель, Стелла сняла с Василия брюки, расстегнула подтяжки, укрыла одеялом, а сама оделась и побежала из поместья по гравиевой дорожке мимо каменной женщины с намотанными на гранитную шею кишками несчастного еврея.

Через час она, — Стелла, — была уже в селе, и, задыхаясь, писала на столе командира донос на сумасшедших. Они, — торопливо резала девушка бумагу пером, — все сплошь персонал больницы, симулирующие в надежде избежать наказания. Василий же, — сумасшедший, находившийся на излечении… Излечившийся — добавила она под внимательным взглядом офицера. Один из врачей угрозами заставил его обманывать немецкую армию.

Немец, наклонив голову, устало следил за сведенной судорогой рукой доносчицы с раскосыми глазами, и немного улыбался клопу, ползущему по гнилой стене крестьянского дома. Доносу офицер не поверил. Но это уже ничего не меняет, правда? Безусловно, больные — а они и есть больные, паразиты и недочеловеки, и будущее их простиралось в сознании немца не дальше погоста, не более дня. Управляющий — дурак, а не сумасшедший, а эта варварка, бесспорно, с ним живет и пытается его спасти. Но, так или иначе, для восстановления истинной картины того, что же происходит в поместье (о, для начальства, исключительно для начальства), придется сделать слишком много. Допрашивать больных, управляющего, старуху, местных жителей, снова составлять протоколы, заполнять формуляры… А он устал, устал, очень… Поэтому немец взял лист доноса, поблагодарил девушку за сотрудничество с новой властью, и уже утром, на рассвете, весь его отряд на смешно тарахтящих мотоциклах (в коляске одного была Стелла) въехал в поместье.

Не было Дантова Ада, реки не повернулись вспять, горы не рушились, Адам не был проклят, и дитя его — злодеяние, как и полагается, свершилось в обстановке будничной, обыденной, суетной. Василий, благо спирт, настоянный на каштанах, похмелья не дает, стоял у ворот, глядя, как одного за другим убивают актеров его несостоявшегося театра. Театра Одного Дня. Смотрел, как их выводят к парку и убивают хлопком пистолета в голову.

Дебилы радостно мычали, — это была очень интересная игра, — и каждый с нетерпением ожидал своей очереди. Стелла глядела в глаза своего управляющего и Василий понял, наконец, кто же она — скифская каменная баба, Венера из кургана, беспощадное влагалище плодородия, Запах Течки и Жертвы Мира во имя матки в этой бабе. Глаза ее жестки, как проволока одежной щетки. Грудь ее соблазнительна. О, дай мне напиться…

Идиота Доду, побежавшего за ворота за дохлой мухой, убили ударом штыка под лопатку. Оставался последний больной, совсем слаборазвитый. Офицер потряс погремушкой, вынесенной из больницы. Но дебил расплакался и упал на землю, прикрыв руками голову. Василий курил, ничего не чувствуя. Один из солдат подошел к офицеру и сказал что‑то. Тот согласился. Солдат поднял пистолет и выстрелил. Идиот поднял голову. Немец выстрелил еще раз. Идиот протянул руки к игрушке — пистолету. Но немец не дал потрогать оружие, а, показав на ворота, пошел к ним, стреляя в воздух. Идиот пополз, быстро перебирая конечностями, пополз за человеком, уносящим чудо — игрушку, — пополз, пачкая лицо в пыли, мешая его с белесой слюной, пополз за ворота, где немец сунул пистолет в руку дебила, сунул ствол ему в рот и сказал:

— Ам–ам…

— Ам–ам, — пузырился от счастья дебил, — ам–ам.

— Ам–ам, — торжествующе сказал немец, и согнул палец, будто нажал на курок.

Дебил выстрелил себе в голову и умер счастливым. Немцы умирали (?) со смеху. Даже Стелла улыбнулась. Офицер подошел к Василию, и переводчик сказал:

— Вы закопаете трупы и в течение суток покинете усадьбу.

— Я закопаю трупы и в течение суток покину усадьбу, — послушно повторил управляющий.

Офицер улыбнулся и ударил Василия в лицо. Тот упал.

— Нельзя обманывать немецкого офицера, — сказал переводчик.

— Конечно. Нельзя обманывать немецкого офицера. Я прошу прощения, — сказал Василий земле, разглядывая сапоги немецкого офицера, которого нельзя обманывать.

Стелла вернулась в усадьбу с крестьянами и те помогли закопать трупы. Потом люди, те, что живые, ушли, а Стелла собрала вещи. Вряд ли он уедет со мной, — думала девушка, — но, по крайней мере, он жив, пусть и ценой жизни двух десятков идиотов, ничтожных, жалких ублюдков!

Выйдя во двор, Стелла поняла, что проснулась — реальность стала реальной, наваждение последних двух месяцев прошло, деревья перестали быть красками, и стали деревьями с корой и листьями, тени куда‑то пропали, и даже каменная женщина не скалилась вдали, а улыбалась.

Во дворе, на расчерченных мелом квадратах, прыгал Василий Андроник, управляющий поместьем сумасшедших. Он прыгал очень увлеченно. Он играл по настоящему. Лицо его пылало от удара немца. Он не простит, — подумала она. Никого не простит. Уже никого, уже никогда. Верхняя пуговица рубашки Василия отлетела.

— Раз–два, — считал он, — раз–два…

Стелла подошла к нему, — он все прыгал, — обняла лицо ладонями. Он перестал прыгать. Она долго прижимала свои губы к его лбу. Потом отошла, — он опять начал прыгать, — и взяла чемоданы…

Тогда на землю спустился туман, и рядом с квадратами, в которых прыгал Василий, присел на корточки старик в белом балахоне, седой и божественный. О, бог мой, почему так случилось? — спросил его управляющий, не поднимая глаз от расчерченной земли. А что случилось? — спросил, недоуменно, старик. И вправду, — сказал Василий, — разве что случилось, и разве что может случиться в этом мире? И туман сгустился, и они, эти двое, остались в нем.