Зеленые годы - Луис Фернанду Эмедиату Страница 19

— Несчастье человечества в том, что оно вообще существует, — произнес Уго, вставая со стула. — А мне бы только девчонку закадрить, потому что в жизни все бессмысленно, кроме удовольствия. И пошли вы все на хрен.

— Отец у меня богатый, — пробубнил сильно захмелевший Афонсу. — Экспортом кофе занимается, старый черт, да на бирже играет. Но и мы знали нужду, я даже слышал, что в детстве он голодал. Так что видите…

— Господи, Царица Небесная! — в ужасе вскричала Лусия. — Сейчас как начнет рассказывать, так не остановится. Угомоните же вы его, ради всего святого! Свяжите его, заткните ему рот, да сделайте хоть что-нибудь!

— Это весьма поучительная история, — возразил Уго, отказываясь от намерения уйти. — Афонсу должен бы написать об этом.

— А ты почему не напишешь об этом, Уго? — умоляюще спросил Афонсу, протягивая к нему руки. — Ты один только во всем разобрался, так что напиши, прошу тебя.

— Приведи мне бабу, прямо сейчас, и я тебе напишу хоть новый вариант Библии, исправленный и дополненный! Я тебе что хочешь напишу, только, ради бога, мне теперь баба нужна!

Депутат снова достал свою бумажку. Будь у него возможность, он тут же произнес бы речь. Афонсу внезапно смолк, а Лусия навалилась всем телом на Уго. Профессор уже успел смыться.

— Спокойно, Уго, — сказала Лусия. — Можешь рассчитывать на меня.

— Так ты пишешь? — спросила Сузана.

— Нет, — ответил он, гордый собою. — Как звать-то тебя?

— Сузана. Ты изъясняешься, как настоящий писатель. Красиво говоришь. А тебя-то как звать?

— Можешь звать меня Олаву. Не Олаву Билак, конечно. Просто Олаву. Этого достаточно.

— Чего достаточно?

— Чтобы называла меня просто Олаву. Остальное неважно. Важно, красавица, только то, что сегодня День независимости, и поэтому нам нужно вдосталь развлечься во славу нашей любимой Бразилии.

Она прижалась к нему плотнее и вздохнула. Он поцеловал ее в загривок и стал смотреть, как маршируют морские пехотинцы. Все это казалось бессмысленным.

— Неужели будем смотреть до конца? — спросила она.

— Сузана, любимая, видишь старичка на трибуне? Это президент республики, человек долга и хозяин слова. А видишь, там, рядом с ним, другой, в мундире?

— Вон тот, в уголке, весь медалями увешанный?

— Да, тот самый, рядом с архиепископом. Так вот, и президент, и этот, который в мундире, главнокомандующий, и архиепископ тоже — все они очень занятые люди, неукоснительно исполняющие долг. Понятно? Вот они-то и должны оставаться здесь. А нам ни к чему. Они пьют народную кровь, но уверяю тебя, что им и сморкнуться некогда, ты уж меня извини. А мы разве такие?

— А нам что делать?

— Нам-то? Развлекаться, ясно? Кому и развлекаться-то, как не нам!

— Ну так пошли!

— Сузана, любимая! Вот это достойное решение! Когда-нибудь мы восстановим монархию, я стану абсолютным монархом, а тебя сделаю повелительницей необъятной Бразильской империи. Мать твою так! Голова у нас на плечах или задница?

— Что за выражения, боже мой!

— Прости, любимая! Я просто не сдержался.

Он взял ее под руку и вывел из толпы. Она улыбнулась и обняла его. Он поцеловал ее в губы и, глядя в небо, которое бороздила эскадрилья истребителей, выпустил ее из объятий, отбежал метра на три и закричал:

— Гип-гип-ура! Да здравствует Бразилия!

Сейчас он уже не слышал ни музыки, ни барабанной дроби, до него доносились лишь какие-то голоса — не то президент, не то главнокомандующий произносил речь. Он отошел от окна и вновь рухнул на кровать. Из глубин его памяти снова возник полковник, наносящий удары в лицо его брату-студенту. Подошел какой-то человек в форме и услужливо спросил: что прикажете делать с этим сукиным сыном, полковник, допросить с пристрастием или как? И он, связанный, увидел, как полковник застыл, задумался на минуту, почесал затылок, посмотрел в пол, потом на студента и произнес: да, это самое, допросите с пристрастием, только не перестарайтесь — нам ведь надо развязать язык мальчишке и этому верзиле. Полковник вышел, и тут-то все и началось. Он видел, как люди в штатском били в лицо его брата. А потом он видел, как люди в штатском сорвали с парня одежду. Тот пытался сопротивляться и сразу же получил удар в лицо. Он видел, как люди в штатском навалились на голого мальчишку и, он, бессильный и связанный, слышал, как тот заходится криком от боли и стыда, когда мужчина входил и выходил из него на глазах у брата. Он видел, как потом они подняли и стали пинать его в живот, а тот уже не кричал, потому что потерял сознание, а его мучители плевали на него, распластанного на полу в десяти шагах от брата, который молчал, потому что никогда в жизни и ни за что на свете не выдал бы тех, кто ему столь же дорог, как младший брат, зная, что если он их выдаст, то их ждет та же страшная участь, что и брата, стонавшего под тяжестью навалившихся на него палачей. И он видел, как они остановились при виде вошедшего полковника, который велел отнести мальчика к врачу, и те беспрекословно подчинились. Тут-то полковник приблизился к нему, затаившему ненависть, и, пристально, посмотрев ему в глаза, прошипел: ты что, не видишь, что твой брат может умереть? Но он и рта раскрыть не успел, как вбежал человек в форме и встревоженным голосом позвал полковника. Полковник подошел к нему, тот что-то прошептал — и он, связанный и бессильный, по движению губ сумел прочесть одну-единственную фразу: парнишка умер, парнишка умер, парнишка…

Мы прошли торжественным маршем перед президентом, и президент улыбнулся. Нас одолевал голод, мы насилу держались на ногах, но не подавали вида, и президент улыбнулся нам. Мы знали, что если сделаем над собой усилие, это не останется без поощрения в школе. Мы знали, что президент — человек серьезный и никогда не улыбается, но сегодня вдруг улыбнулся — значит, все хорошо. Учитель тоже улыбнулся нам, а мы — ему. Учитель сказал, что в школе всех нас ждут сэндвичи и кока-кола, и мы поблагодарили учителя за то, что он пообещал нам сэндвичи и кока-колу. Мы видели приветственный жест президента, и тут же какой-то мужчина могучего сложения направился к нам. Мы видели, как этот человек повел одного из нас за руку, а президент опять улыбнулся.

Мы слышали, что президент промямлил какую-то чушь, а народ принялся аплодировать. Мы видели, что мужчина мощного телосложения снова подвел к нам нашего товарища, который навеки прославится и которому все станут завидовать, ибо к нему прикоснулся сам президент. Народ аплодировал президенту, и мы тоже — по приказу учителя, стали аплодировать. Главнокомандующий начал долгую речь, которую мы внимательно выслушали. Мы слышали слова главнокомандующего: верьте в Бразилию, которая, словно новый Феникс, восстала из пепла 31 марта 1964 года. Мы слышали, как главнокомандующий призывал бороться с экстремизмом, особенно с тем, который основан на марксистско-ленинском учении. Потом мы слушали речь архиепископа. Мы слышали, как архиепископ увещевал бразильский народ быть верным Христовой Церкви. Мы всегда молились за президента, за главнокомандующего и за архиепископа. Мы знали, что Бог всемогущ и что в небесных сферах Он уготовил счастливое будущее для Бразилии.