О нас троих - Андреа де Карло Страница 19

— С чего ты взяла? — я не собирался сдаваться так просто.

— Я видела, с каким лицом ты стоял, — сказала Мизия. — Спал на ходу. Витал где-то далеко.

Я хотел сказать, что она ошибается, но с ней меня всегда тянуло говорить правду, какой бы неприятной она ни была. Мизия так себя вела и так на меня смотрела, что ходить вокруг да около казалось немыслимым. Я сказал:

— Просто на самом деле это фильм ваш с Марко. Ну, может, еще и Сеттимио Арки, раз уж он так вошел в роль продюсера. Но мне тут особо делать нечего. Вообще нечего. Я по большей части подпираю стенку, как носильщик в ожидании поезда, и чувствую себя дурак дураком.

Мизия слушала очень внимательно, чуть наклонив голову и приоткрыв рот. Я надеялся, что она будет уверять меня в обратном, объяснять, как много я значу и что снять фильм без меня совершенно невозможно; но она ответила:

— Да, я знаю.

Я промолчал; ощущение своей ненужности обдало меня ледяным холодом, словно течение в северном море. В голове вихрем проносились картины в разных ракурсах: Марко и Мизия о чем-то увлеченно говорят в углу большой пустой гостиной, они стоят совсем близко друг к другу, они заодно, как влюбленные, для них не существует ничего, кроме их взглядов, неуловимых движений губ и рук, импульсов, понятных только им одним. Эти картины сводили меня с ума; я был готов отпустить руль, надавить на газ и разбиться в лепешку о первое попавшееся препятствие.

— Но ведь это коллективная работа, — сказала Мизия. — Ты являешься частью единого целого, и это приносит удовлетворение, разве нет?

— Не в этом случае, — сказал я. — Я ничего в вашем фильме не понимаю, целыми днями таскаюсь с лампой и подыхаю со скуки, пока вас с Марко уносят порывы вдохновения, а остальные таким странным образом развлекаются.

Мизия смотрела в окно на проносящиеся мимо вспышки фонарей. Она казалась девочкой-подростком, она была такая естественная, упрямая, жизнерадостная, что мне было страшно и невольно хотелось ее защитить.

— Меня от кино в сон клонит, — сказал я. — Последний раз я ходил в кинотеатр, когда мне было лет девять-десять, мы с тетушкой смотрели старые вестерны.

Мизия глубоко вздохнула и повернулась ко мне; у нее был такой же взгляд, как когда Марко подначивал ее стать главной героиней фильма.

— Ливио, — сказала она, — ты потрясающе рисуешь. Почему ты не займешься этим, вместо того чтобы чувствовать себя носильщиком при Марко?

Я не ожидал такого искреннего, дружеского участия; оно побуждало меня принять, наконец, твердое решение, и я сказал: «В каком смысле?»

— В смысле, что ты должен рисовать. Рисовать и выкинуть из головы все остальное. Выкинуть из головы фильм, да и крестовые походы тоже.

— А как же Марко? — спросил я, чувствуя себя хвастуном, которого подталкивают к трамплину, откуда он совершенно не собирался прыгать.

— Марко поймет, — сказала Мизия. — Если ты объяснишь, что тебе это нужно. Ты же видишь, насколько он поглощен фильмом, ему сейчас ни до чего.

— Но рисование — не работа, — сказал я, и мой голос в жестяной коробке машины прозвучал ужасающе громко. — Оно не имеет никакого отношения к реальности.

— Не думай об этом. — Мое упрямство стало выводить Мизию из себя. — Думай о рисунках. И, бог мой, не ограничивайся одними миниатюрами. Пиши большие картины, полотна. Красками. Давай же. Не бойся.

— Я не боюсь, — сказал я, уже жалея, что только что по собственному желанию отказался от участия в съемках.

— Вот и хорошо, — сказала Мизия. — Тебе уже двадцать три года, пора заниматься тем, чем действительно хочется.

Тем временем мы добрались до ее дома; я был в таком смятении, что чуть не угробил оба правых колеса, налетев на бордюр, протянул руку, чтобы не дать Мизии стукнуться головой, и тут же отдернул, испугавшись, что мой жест покажется ей двусмысленным; она расхохоталась.