Печали американца - Сири Хустведт Страница 19

— Алисия сказала, что больше не будет со мной дружить. Я обиделась. А потом сказать что? Она сама про это забыла! А Чарли дурак. Он толкнул Космо. Воспитательница его даже за шиворот схватила.

И через весь вечер пунктиром шло ее беспокойство о Миранде. Я несколько раз замечал, что Эгги куксится, словно вот-вот заплачет, но слез не было. Вместо этого из груди ее вырывался глубокий вздох, а следом за ним вопль, который, при всей искренности, все же отдавал некоторой театральностью:

— Ну где же, ну где же сейчас моя мамочка? Ну где же, ну где же ты, мамочка моя ненаглядная?

И в самом деле — где? Около одиннадцати часов вечера этот вопрос начал занимать меня все сильнее. К тому времени мы перебрались в библиотеку, включили фильм «Цилиндр» и смотрели, как черно-белые Фред Астер и Джинджер Роджерс крутятся, вертятся и бьют чечетку. Я достал для Эгги подушку и одеяло, но объяснил, что это не потому, что она остается у меня ночевать, а просто так удобнее смотреть кино. В час ночи «Цилиндр» уступил место «Китти Фойл» все с той же Джинджер Роджерс, рядом со мной посапывала спящая девочка, а я по-прежнему сидел на диване и со все возрастающим напряжением ждал звонка в дверь, надеясь, что не дал этим дивным очам провести себя, что Миранда не сыграла со мной злую шутку, что она не лежит сейчас в объятиях любовника, в то время как я сижу с ее ребенком, и что она, оброни Создатель, не бросила Эгги окончательно и бесповоротно. Нет, это решительно невозможно. Я почти ничего не знал о Миранде, но достаточно часто видел их с Эгги вместе, чтобы не допустить даже мысли об этом. Посему я принялся размышлять о ее таинственном преследователе и о фотографиях. А сколько полагается ждать, прежде чем заявить в полицию? Потом утомление взяло свое, и когда в дверь наконец позвонили, я дернулся, бросил взгляд на часы — три часа ночи — и побежал вниз открывать.

Миранда стояла, держа правую ладонь в левой, между пальцами сочилась кровь. Не говоря ни слова, я разжал ей руки и, увидев на указательном пальце правой глубокий порез, потащил ее на кухню промывать рану. Она отмахивалась, говорила, что это пустяки, что беспокоиться не о чем, и только спрашивала, где Эгги. Я достал бинт и пластырь, наложил повязку, а потом, расхрабрившись от сознания того, что меня очень просили помочь и я помог, опустил Миранде обе руки на плечи и велел ей сесть. К моему изумлению, она подчинилась.

— Сейчас глубокая ночь, — произнес я. — Я не знаю, что случилось, не знаю, что происходит, но Эгги сегодня вечером пришлось несладко, да и мне, прямо скажем, досталось по вашей, между прочим, милости. Так что вам придется мне кое-что объяснить. Не хотите сейчас — извольте, тогда завтра.

Миранда сидела у стола, положив перед собой забинтованный палец. Прежде чем мы пошли на второй этаж забирать спящую Эгги, она повернулась ко мне и ответила:

— Это длинный разговор. Слишком длинный. Но я хочу, чтобы вы знали, что сегодня я была в абсолютно безвыходном положении. Честное слово.

— А с пальцем что?

— Сопутствующие разрушения, — отозвалась она, пытаясь улыбнуться.

— С мамой творится что-то неладное, — сказала Соня.

Последнее слово прозвучало несколько неотчетливо, поскольку было произнесено с набитым ртом. Соня как раз отправила туда кусок сэндвича. Она какое-то время смотрела на меня, потом принялась разглядывать дно своей тарелки, не преставая при этом жевать.

— Я тут как-то вернулась домой вечером и застала ее в слезах, но она наотрез отказалась объяснить мне, что случилось.

— Ну, в том, что мама плачет, нет ничего страшного, — сказал я. — Бывает. Она в последнее время так много работает, что я даже беспокоиться начал, как бы она не надорвалась, ей надо быть осторожнее.

Соня кивнула:

— Я думаю, дело не только в переутомлении. Это все из-за папы.

— Почему ты так считаешь?

— Вот вчера вечером она смотрела этот фильм, «Синеву». Ну нет бы сесть и просто посмотреть от начала до конца. Вместо этого она мотала вперед-назад, смотрела какие-то отдельные куски, снова проматывала к началу, опять смотрела их же, и я видела, что она чем-то страшно взволнована и удручена. На самом деле мама от меня ничего не скрывает. Если я спрашиваю, она мне отвечает, так, мол, и так. Но она так и не смогла мне толком объяснить, почему без конца смотрит эту сцену с Эдди Блай и Китом Роландом, так что я не знаю, что и думать.

— Но ведь фильм снят по сценарию твоего отца. Может, ей хотелось вслушаться в текст.

— Пятьсот раз подряд?

Соня положила сэндвич на тарелку и принялась накручивать на палец прядь волос. Тик. Я не в первый раз ловил ее за этим занятием. Глядя на племянницу, я вдруг вспомнил, как она, щекастая, довольная жизнью кроха, лежала на коленях у Инги, сосала молоко из бутылочки и рассеянно теребила пальчиками длинные белокурые волосы матери.

— Одним словом, с мамой что-то происходит, может, она сама расскажет, не знаю. Я просто беспокоюсь, что будет, если я съеду.

— Ты выбрала Колумбийский университет, чтобы остаться в Нью-Йорке? Хочешь быть поближе к ней?

Соня залилась пунцовым румянцем и оставила волосы в покое.

— Ну дядя Эрик, это же нечестно! Мне нравится город, я его обожаю, и университет замечательный. Что же мне, сидеть четыре года в какой-нибудь дыре? Зачем?

— Вы так беспокоитесь друг о друге…

— Разве мама обо мне беспокоится?

Соня вновь сосредоточилась на недоеденном сэндвиче. Рот у нее был Ингин — те же красивые сочные губы, что у матери в молодости. Мальчишки, наверное, ею бредят, подумал я, ощущая прилив жалости к безымянным недорослям, сидящим рядом с Соней в классе.

— Она рассказала мне, что у тебя по ночам кошмары.

— А у кого их нет? Да все нормально.

Я заметил, что она смотрит в сторону, словно прячет глаза.

— «Нормально», конечно, слово классное, но…

В ответ на это Соня повернулась ко мне.

— Я думаю, эту фразу обязательно слышит каждый пациент доктора Давидсена, — сказала она насмешливо.

Эти ее увертки меня не удивили, но я поразился появившейся в ней уверенности. Соня очень зрело рассуждала о своей поэме, которая называлась «Кости и ангелы», о желании писать, говорила, что хотела бы учить русский, чтобы читать Цветаеву и Ахматову в оригинале. На мой вопрос о мальчике призналась, что пока на горизонте никого нет. Ни один из ее поклонников ей по-настоящему не нравился, и хоть она сокрушалась по этому поводу, я чувствовал, что для нее пора любви еще не наступила, пока не наступила. Внутри нее тоже жили бессловесные призраки, и она их ревниво охраняла. Я ни словом не обмолвился о том, что надеюсь увидеть их на страницах ее поэмы, я лишь попросил почитать, когда все будет готово. Мы вышли на Варик-стрит, Соня крепко обняла меня на прощание и пошла по направлению к дому, а я смотрел ей вслед. Ее походка стала чуть подпрыгивающей, раньше такого не было, и это стремление оторваться от земли при каждом шаге меня порадовало.