По дороге к концу - Герард Реве Страница 19

Я всегда слушаю разговоры в поездах, правда, не по доброй воле или потому что считаю, что Творящий Художник Должен Прислушиваться к Людям (от иллюзий, что подобным образом можно когда-нибудь услышать сообщение, достойное нескольких секунд размышлений над ним, я уже давным-давно свободен), а просто по причине того, что любой обмен мыслями меня гипнотизирует и я невольно регистрирую в голове каждое слово, почти до болей и стонов. Недалеко от меня, вокруг багажного стола купе (я нахожусь в определенном типе вагона, который знаком тем, кто был в Англии, — в них вместо маленьких откидных столиков, как у нас, между сиденьями вмонтированы огромные столы, задуманные, видимо, как обеденные в те времена, когда поездка на поезде была люксом, а люди ели больше и чаще, а теперь все просто ставят на них свой багаж) сидит Неизвестная Затравленная Семья, которая сможет обрести покой лишь там, «где берегут пески последний, узкий след доски на берегу», [126]это заметно даже по их багажу: коробки из гофрированного картона, бумажные чемоданы, обмотанные веревками, потому что замочек сломался, вязаная сумка, ручка которой заменена и из которой торчит оранжевый бакелитовый [127]стаканчик вечного спутника — термоса. Я попытаюсь дать компании дальнейшее определение: она состоит из низкорослой, одетой в вязаное, земляного цвета платье, женщины лет 45-ти, чей лик так отягощен заботой и лошадиным тупоумием, что вопрос о том, просто ли она уродлива или уродлива немыслимо, совершенно излишен; из худощавого мужчины, одетого не лучше бродяги, примерно того же возраста или чуть старше своей спутницы; лицо его пропитано штыбом, [128]рот ввалился, а волосы растут центробежно, вроде Pehmutz [129]того психопата из немецкого справочника 1907 года, [130]улыбка его удивительно опустошенная; а также из прилично, но безвкусно одетой девушки или молодой женщины, по всей видимости, англичанки двадцати семи лет. Женщина в вязаном платье и мужчина время от времени обмениваются короткими предложениями на языке, мной не идентифицированном, причем женщина ищет на лице девушки признаки неудовольствия; признаки не заставляют себя ждать, после чего женщина, чтобы мужчине было понятно, начинает очень медленно говорить по-английски, точно Анна Маньяни. [131]Мужчину, решаю я, только что встретили в Гарвиче, он родственник, которого после многолетней мольбы, бесполезных взяток неправомочным служащим, продажи мебели за копейки, изнасилования консулами малолетних дочурок и фальшивых справок недипломированных докторов все же вырвали из лап пробивных советчиков Администрации какого-нибудь Средне- или Восточноевропейского Государства. Девушка, должно быть, никто иная, как британская невестка этой женщины. А кем же ей приходится мужчина? Братом, шурином? Отношения их тесные, но не особенно задушевные, потому как кто-то другой должен был встретить его в Гарвиче, отвезти в Лондон и там его устроить, как я понимаю из разговора, но этот кто-то не появился. Девушка возражает, что этот кто-то мог пропустить нужный поезд и, может быть, как раз в этот самый момент находится в дороге из Лондона в Гарвич. Женщина, чья жизнь состоит лишь из Неполученных Сообщений, отбрасывает это сентиментальное и в действительности бесполезное соображение: «Не must go to London, so he goes to London», — формулирует она свое, видимо, ранее насильно навязанное решение, — «In London we see what we do». [132]В дальнейшем девушка почти все время высокомерно молчит. Затем женщина начинает распределение пищевых продуктов из шерстяной сумки и кофе из термоса, вместе с тем повествуя, время от времени замедляя речь в угоду мужчине, о борьбе за существование в Англии, наверное, вкупе со своими неисчислимыми родственниками, принадлежащими к ночным легионам угнетенных сапожников и мусорщиков, чьи трухлявые зубы становятся все хуже от поедания объедков; свой рассказ она завершает наипростейшим заключением (в котором действительно содержится суть всех вещей и которое сопровождается двумя сдержанными жестами — почти незаметным потряхиванием головой и резким, отмахивающим движеньицем рукой): «English people, they do not like foreigners». [133]Наверняка это мудрое изречение проверено собственным опытом.

Прибыв в Лондон, я не вижу П. на перроне. Ах, да, конечно ему удобнее ждать в конце платформы, возле ограды. Но и там я его не нахожу. Я складываю багаж за оградой и остаюсь ждать там. У П. могла поломаться машина, или в Enquiries, уже после нашего разговора, ему могли дать неверную информацию о времени приезда. По собственной глупости, звоня ему из Гарвича, я сказал, что если ему трудно меня встретить, то я без всяких проблем доеду к нему самостоятельно, да и не помню уже, что сказал дословно, то есть можно все интерпретировать в значении «не встречать» и так далее. Проходит полчаса. С перрона, соседнего с тем, на котором я стою в ожидании, через 25 минут отходит поезд до Гарвича. Что я здесь делаю, если Вим даже не счел нужным меня встретить? Сесть в поезд в обратном направлении — возможно, это самое разумное, что мне остается? Мое желание прислушаться к этому нашептыванию уж точно не ослабляется звяканьем, доносящимся из вокзальных колонок, с помощью которых путешествующую публику угощают рождественскими мелодиями. На нервной почве мне необходимо срочно отлить, но я не решаюсь ни оставить багаж без присмотра, ни сойти с условленного места, прихватив чемоданы, потому что все надеюсь, что П. как раз по дороге сюда. Потом, ровно через сорок минут после приезда, я вдруг замечаю П., бегающего взад-вперед через два перрона от меня, с этим его добрым, озабоченным лицом, заглядывающего за углы и посматривающего вокруг. Как же так получилось? Он приехал на вокзал вовремя, но на табло стоял совсем другой номер перрона прибытия. Все опять в порядке — я вру, что стою здесь всего-то минут двадцать, и мы садимся в машину. Он хочет сначала поехать в город поужинать, а только затем отправиться к нему домой — я ничего против не имею? Нет, ничего, но я начинаю осторожно расспрашивать его, что же такого интересного будет на сегодняшней party, о которой Вими смутно упоминал в письме ко мне. Ну, да, все правильно, вечеринка будет, и, может быть, он даже туда вечером ненадолго съездит, звучит его довольно уклончивый ответ. Затем, после того, как я продолжаю настаивать на дальнейшей информации, он признается, что не хочет брать меня с собой, учитывая возможность объяснения или даже драки между Вимом и мной.