Игра на разных барабанах - Ольга Токарчук Страница 19

Никто бы не заподозрил, что скалистый островок хранит такой сюрприз в самой своей сердцевине — влажный интимный уголок, поросший зеленью тайник, нежный и изысканный. Неглубокое озерцо с абсолютно белым дном кишело рыбой. Когда я вошел в воду, рыбки и не подумали удирать, плавали вокруг меня, дивясь, откуда взялся этот неизвестный предмет, и я мог гладить их по хребтам — они замирали на миг, будто парализованные незнакомым прикосновением. Вода была странной на вкус, известковой, минеральной. Я понял, что скала, из которой она вытекает, состоит из какого-то растворимого минерала, и поэтому ветки, падающие в воду, постепенно обрастают фантастическим белым налетом соли.

Я сделал из нижней рубашки кошель и наловил тихих рыб. Потом, наевшись, лежал на плоском камне и принимал парад тех, которых пощадил. Потом спал. Когда проснулся, озерцо потемнело, лазурь сменилась интенсивной синевой. Было слишком поздно, чтобы возвращаться, и я пошел к нагретым за день почти вертикальным скалам, отыскал нишу, будто специально подготовленную для статуи, и сидел там, пока не стало совсем темно. Ночь оглушила меня миллионами звуков — казалось, частицы темноты с треском лопались у самого уха.

Проснулся я утром. Тело затекло на неудобном скальном ложе. Я выкупался в озере и, когда сох на раннем солнце, понял, что известковая вода оставила на волосах белый осадок. Как будто я за ночь поседел. Бормоча извинения, я стал ловить руками рыбу. Поймав рыбку, замыкал ее в ладони, насаживая на прутик, — она дергалась, удивленная и взбешенная такой нелояльностью. Я разжег огонь и сторожил его, чтобы не погас до вечера. Бродил в прибрежном тростнике и обнаружил, что у него сочные белые стебли, сладкие, нежные, как спаржа. Нашел птичье гнездо с несколькими пятнистыми яйцами — взял два, надеясь, что птицы не заметят недостачи. Где-то я читал, что животные умеют считать только до четырех. Долго разглядывал свое тело — кожа на плечах горела от солнечных ожогов, я очень похудел. Теперь я себе нравился — ведь я всегда был несколько полноват и привычно втягивал живот. Повторил жест, будто застегивал пуговицу на пиджаке, вставая из-за столика кафе, чтобы представиться. «Меня зовут E.», — сказал; «Робинзон», — отвечал другой. Мы сидели на корточках и молчали, но присутствие другого было приятно. Потом призрак Робинзона исчезал.

Странные начали происходить вещи. Как-то ночью меня разбудил крик, скулеж. Между деревьями я увидел свет — белый, вялый, туманный. Направился к нему на дрожащих подгибающихся ногах, с камнем в руке, стуча зубами. Как в фильмах ужасов, которых столько видел перед войной: их герои не могут удержаться, чтобы не спуститься в подвал, где затаился убийца. Меня тянуло к этой страшной, грозно светящейся изнутри темноте, и я подумал, что моя смерть будет лишь финалом какого-то фильма. Споткнулся о корень и решил: вот оно, на меня напали. Долго лежал, закрыв глаза, будто придавленный к земле холодным дьявольским копытом. Когда решился наконец поднять голову, увидел, что это светится приросший к дереву островок грибов с лохматыми краями. Утром обнаружил: они просто были белые.

Светящийся гриб, знак живого присутствия в том, что казалось мертвым. Где-то я читал о фосфоре. Что гнилушки светятся. Но знание не имело ничего общего с увиденным — я ощущал присутствие чего-то неживого, холодного, склизкого, погруженного в себя, совершенно чуждого человеческому телу.

Утром я пошел туда с палкой, намереваясь уничтожить нарост. «Козлиная борода» — так я о нем подумал — выглядела невинно, и в ней не было ничего демонического. Я не посмел поднять на нее руку.

Представьте себе: перед вами лес, а в нем сотни деревьев, а на каждом тысячи листьев, а в каждом листе переплетение прожилок, и вы знаете, что всякое растение состоит из больших клеток, а в клетках еще что-то — какие-то составные части, а дальше атомы, и они тоже как-то делятся… Так вот, на острове подобным образом дробилось каждое действие.

Начинается все с идеи, ясного и четкого плана: я выберу место, соберу палки, ветки, построю шалаш. Но, приступив к работе, не могу довести ее до конца — будто иду по дороге, ведущей неизвестно куда; меня влечет к другим действиям, пустяковым, ненужным; тянет к другим мыслям, иногда диковинным, а иногда столь банальным, что, казалось бы, на них нечего обращать внимания. Каждое действие складывается из бесконечного числа других мелких действий, и они тоже бесконечны. Вдобавок они создают сеть, которая, как точное расписание движения, организует пересадки, изменяет курсы и направления. Поход на пляж за бревном становится неожиданным открытием устья ручья, созерцанием слияния двух разных видов воды. Необходимость связать две палки приводит к открытию жестких волокнистых трав и будит мечту о посевах, о хлебе. Голод, который вырастает из этой картины, побуждает к рыбной ловле, но я вылавливаю не рыбу, а плоский камень, который теперь будет моим столом, а если есть стол, то надо придумать, на чем бы сидеть… Дни утопали в хаотичных действиях. Я врастал в остров, будто гриб в кору дерева. Быть может, я, подобно ему, светился в темноте каким-то белым, отраженным от неба светом.

Иногда, особенно когда я смотрел на море, мне случалось думать о себе, о себе самом; мои мысли были полны мною, я был главным. Но странное дело — в мыслях о себе мое «я» распадалось на двух самостоятельных субъектов, один из которых беспокоился и заботился о другом. Сам я при этом неожиданном раздвоении был лишь наблюдателем, который мучительно пытался понять, кто же они, эти двое, какую часть меня занимают. И с тревогой обнаруживал в себе какое-то пугающее пространство, наполненное отвлеченными умозаключениями, воображаемыми картинами, эмоциями. Пространство, дырявое, как сито, — всё через него откуда-то куда-то протекало, появляясь на мгновение и сразу же пропадая. Огромная мутная бурлящая река без начала и конца, шумная, яростная.

Вы спросите, почему я все так подробно рассказываю? Почему не перехожу сразу к сути дела, к тому дню, когда появилась пустая с виду лодка? Почему описываю ветки, заходы солнца, и собственное бездействие, и свои исчезающие мысли? Почему считаю, что вам это будет интересно? Да потому, что уверен: любое, даже самое маленькое происшествие занимало бесконечно важное место в цепи испытаний. Только там, на острове, с его стерильностью, я осознал: каждый миг имеет мировое значение.

Я все время бродил, никогда не отдыхая, накручивая бесконечные спирали. Вышел к устью лазурного ручья и затосковал о двух озерцах на горе, но море держало меня при себе. Что случится, если я потеряю его из виду? Останусь на острове — запертый, потерянный, заживо похороненный. Море давало надежду. Я должен кружить по острову, как во сне. Ежедневно отправляться в дозор, словно это моя работа.

Перейдя через лазурный ручей, я открыл другую сторону острова — более плоскую, со склонами, поросшими оливами и фиговыми деревьями. Я обрадовался. Понял, что уже оцениваю урожай — на редкость обильный. Обругал себя за эти мысли — когда все созреет, меня уже здесь не будет. Но зеленые фиги почти дозрели. Я исследовал мягкую зеленую сердцевину, пробовал кончиком языка. И обдумывал, как буду сушить их на солнце, будто знал свое время и продолжал его в будущее. Ощупывал твердые, покрытые серебряным налетом оливки. Их горечь меня поразила.