Sacre Bleu. Комедия д’искусства - Кристофер Мур Страница 19

— Escargots, — произнесла мадам Жакоб. — Рано поутру улиток можно найти на кладбище, пока на могильных камнях еще лежит туман.

— Merde! — произнес в ответ Люсьен. Впервые в жизни.

* * *

Наутро, пока отец еще готовил дубовые хлебы к выпечке, Люсьен прошел по рю Лепик, миновал бездвижные лопасти «Галетной мельницы» и спустился в Дебри, где ряд за рядом тянулись крохотные лачуги, ветхие сортиры и вытоптанные огороды за частоколами суковатых ветвей; попадались здесь сломанные фургоны и отдельные мусорные кучи. Обычно Дебри просыпались с воплями, но сегодня, странное дело, здесь стояла тишина. На улочках не было ни припозднившихся шлюх, ни ранних мусорщиков. Не кукарекали петухи, не гавкали собаки, а все, кому здоровье позволяло работать, жили в лагерях за баррикадами вместе со всем ополчением. Из десятков жестяных труб лишь одна пускала над крышами смолистую струю дыма — кто-то жег промасленные тряпки, отгоняя утренний озноб: единственный признак, что не все в Дебрях вымерли.

Люсьен поежился и заспешил вниз по склону к кладбищу. Там, среди платанов и каштанов, замшелых памятников и почернелых бронзовых дверей в усыпальницы он и нашел свою добычу. На третьем же надгробии, мимо которого шел, — сравнительно свежей базальтовой плите покойного Леона Фуко — сидел рассерженный escargot, рожки дыбом. Слизень озирал свое каменное царство, как дракон — запасы золота.

— Ага! — сказал Люсьен.

— Ага! — ответил слизень.

Люсьен тут же выронил деревянное ведерко и убежал, размахивая руками и вопя во весь голос, как будто увидал призрака, в чем, собственно, он и был вполне уверен.

— Мальчик, постой, постой! — раздался голос позади.

Люсьен оглянулся через плечо, но орать не прекратил, чтобы не сдавать позиций. Но позади него стоял не призрак и уж вовсе не разговорчивая улитка, а старик — худой, как скелет, в охряном костюме из шотландки, который лучшие свои дни повидал лет тридцать назад. Старик держал улитку за панцирь двумя пальцами и протягивал ее Люсьену.

— Она твоя, мальчик. Ну же, бери. — На старике были толстые очки в черепаховой оправе — они сидели на длинном угловатом носу.

Люсьен бочком подобрался к старику, забрал с земли ведерко и протянул ему. Старика этого он видел и раньше — тот ковырялся в одном огородике в Дебрях. Неизменно в этом своем чистом, хоть и ветхом клетчатом костюме, на груди — медаль на трехцветной ленте. Старик опустил улитку в ведерко.

— Merci, Monsieur, — сказал Люсьен и слегка поклонился, хоть толком и не понял зачем.

Старик был очень высок — ну или выглядел каланчой из-за того, что был так худ. Он присел на корточки и заглянул в ведерко.

— Должно быть, великий мыслитель, этот вот, — сказал он. — Я за ним уже час наблюдаю на могиле Фуко.

Люсьен не понял.

— Это не мне, — ответил он. — Это мадам Жакоб.

— Да неважно. — Старик распрямился и встал. — На вкус они как грязь. Без масла и чеснока — все равно что грязь жуешь. Но есть один секрет: ешь улиток только с могил великих мыслителей. Фуко вот был блестящий человек. Вычислил, как измерять скорость света. И всего два года назад умер. Наверняка душа его еще сочится из могилы, а эта улитка ее поедает. Если же мы съедим эту улитку, и нам достанется его ума, разве нет?

Люсьен этого не знал, но старик явно ожидал ответа.

— А да? — предположил мальчик.

— Верный ответ, молодой человек. Как тебя зовут?

— Люсьен Лессар, месье.

— Тоже верно. А я — профессор Гастон Бастард. Можешь звать меня Ле-Профессёр. Работал учителем, теперь на пенсии. Ее мне дало Министерство образования и медалью наградило. — Он постукал по ленточке. — За отличие.

Профессёр опять умолк и навострил ухо, словно опять ждал ответа, поэтому Люсьен произнес:

— Вы отличный?

— Très bien! — сказал Профессёр. — Пойдем. — Он развернулся на каблуках очень сношенных сапог и зашагал по тропинке — спина прямая, как у двадцатилетнего юноши, подбородок гордо воздет, словно за ним маршем шагает целая колонна. — Знаешь, что все это кладбище разбито на месте старого карьера? Римляне две тысячи лет назад добывали здесь известняк.

Профессёр умолк, обернулся, подождал.

— Римляне, — повторил Люсьен. Он уже уловил ритм. Когда с ним разговаривали мама, папа или кто-то из взрослых, им на самом деле интересно было слышать лишь собственные голоса, а он мог отвлекаться, сколько влезет, думать о своей любезной Лапочке, об ужине, о том, что ему нужно пописать. А вот Профессёр требовал внимания.

— Многое в Париже изначально строилось из камня, который добывали в этом карьере. Вот! Еще одна.

Профессёр остановился и подождал, пока Люсьен заберет толстую улитку с очень старого надгробья, почти совсем зеленого от мха. После чего они двинулись дальше.

— Потом на Монмартре стали копать гипс, из которого делали…

Люсьен понятия не имел, что такое гипс. На миг он забыл дышать — до того тщательно старался думать. Он знал: если что-то копают, оно лежит в земле. Мальчик попытался вспомнить, что же делается из того, что лежит в земле.

— Луковый суп? — спросил он.

Профессёр глянул на Люсьена поверх очков.

— Штукатурку, — ответил он. — Из гипса делают штукатурку. Лучшую на свете. Вероятно, ты слыхал о парижском алебастре?

Люсьен не слыхал.

— Слыхал, — ответил он.

— Так вот, на самом деле, этот гипс — монмартрский. Вся гора некогда была так изрыта каменоломнями, что на ней было опасно строить дома. Чтобы придать ей прочности, в шахты пришлось заливать цемент. Но какие-то еще остались. Обнаруживаются после сильного дождя — или если кто-то слишком глубокий погреб роет. Один вход есть и в Дебрях. — Профессёр воздел бровь, словно бы ожидая ответа, хотя вопроса он не задавал.

— В Дебрях? — уточнил на всякий случай Люсьен.

— Да, невдалеке от моего дома. Спрятан. Оттуда родом лучшие крысы.

— Крысы? — переспросил Люсьен.

Еще час они собирали улиток с надгробий, и Профессёр научил мальчика ходить по их жемчужным липким следам под кустами и на листьях и отыскивать тех, что уже спрятались на день.

— На вкус они будут лучше, если на неделю оставить их в тазике с кукурузной кашей — пусть поживут на ней с недельку, чтоб из них вся земля вышла. Но увы, кукурузы нынче не достать. Тебе же все равно лишь улитка Фуко будет полезна.

Профессёр настоял, чтобы Люсьен оставил себе ту улитку, которую они сняли с могилы Фуко: положил в карман и дал слово, что съест ее сам, чтобы впитать немного души великого ученого, переваренной слизнем.

— А вот, — промолвил Профессёр, — если б нам добыть улиток с кладбища Пер-Лашез… Там-то великие мыслители похоронены. Тут же улитки кормятся в основном всякими прохвостами.