Тень ветра - Карлос Руис Сафон Страница 19

Мне и в самом деле потребовалось немного поразмыслить, чтобыпонять его намек. Исаак между тем извлек из кармана видавший виды перочинныйнож и протянул его мне.

— На каждом повороте лабиринта делайте засечку, нотакую, чтобы только вы сумели ее опознать. Дерево тут старое, на нем столькоцарапин и надрезов, что никто ни о чем не догадается, разве только тот, ктознает, что именно ищет.

Я последовал его совету и вновь углубился в сердцехранилища. На каждом повороте пути я останавливался, чтобы нацарапать настеллаже буквы «к» и «с» с той стороны, в какую шел. Минут через двадцать яперестал ориентироваться во внутреннем пространстве башни, и нашел место, гдесобирался спрятать книгу, по чистой случайности. Справа от себя я увиделстройный ряд корешков вольнодумных книг, принадлежавших перу достославногоХовельяноса. [22] Мне, подростку, казалось, что подобныйкамуфляж мог сбить с толку кого угодно. Я вынул несколько томов и исследовалвторой ряд, сокрытый за гранитным монолитом прозы первого. Среди прочих,насквозь пропыленных знаменитостей, там было несколько комедий Моратина,пламенный «Куриал и Гвельфа», [23] и невесть откуда взявшийся«Tractatus Logico Politicus» Спинозы. По наитию я решил втиснуть Каракса междуежегодником судебных протоколов провинции Жерона за 1901 год и собраниемсочинений Хуана Валера. Чтобы расчистить место, я вытащил сборник поэзииЗолотого века, сильно мне мешавший, и поставил на его место «Тень ветра».Прощаясь с книгой, я ей дружески подмигнул и восстановил внешний ряд стенойантологии Ховельяноса.

На этом церемониал захоронения был завершен, и я ушел,следуя засечкам, оставленным по дороге. Проходя в полумраке мимо нескончаемыхрядов книг, я не мог отделаться от грусти и досады. Меня преследовала мысль отом, что, если я открыл для себя целую Вселенную в одной дишь неизвестной книгесреди бесконечности этого некрополя, десятки тысяч других так и останутся никемне читанными, забытыми навсегда. Я чувствовал себя окруженным миллионамистертых из людской памяти страниц, планетами и душами, оставшимися без хозяина,уходящими на дно океана тьмы, в то время как пульсирующий за этими стенами мирдень за днем беспамятел, не отдавая себе в том отчета и считая себя тем мудрее,чем более он забывал.

Я вернулся на улицу Санта-Ана с первыми проблесками зари.Тихонько открыл дверь и проскользнул в дом, не зажигая света. Из прихожей былавидна столовая в конце коридора и стол, все еще по-праздничному сервированный.На нем стояли нетронутый торт и парадный сервиз в ожидании званого ужина.Неподвижный силуэт сидевшего в кресле отца четко вырисовывался на фоне окна. Онне спал, и на нем был все тот же выходной костюм. Кольца дыма лениво плыли надсигаретой, которую он, словно ручку, зажал тремя пальцами, указательным,средним и большим. Уже много лет я не видел, чтоб мой отец курил.

— Добрый день, — сказал он негромко, гася сигаретув пепельнице, почти полной едва начатых окурков.

Я смотрел на него, не зная, что сказать; лицо отца оказалосьв полумраке, и я не видел его глаз.

— Вечером несколько раз звонила Клара, часа через двапосле того как ты ушел, — сказал он. — Она очень беспокоилась.Просила передать, чтобы ты ей перезвонил, во сколько бы ни вернулся.

— Я не намерен ни видеться с ней больше, ни говорить сней, — отозвался я.

Отец ограничился молчаливым кивком. Я рухнул на первый подвернувшийсястул. Мой взгляд уперся в пол.

— Расскажешь, где ты был?

— Там.

— Ты насмерть меня напугал.

В его голосе не было гнева, даже упрека, одна усталость.

— Знаю. Прости, — ответил я.

— А что у тебя с лицом?

— Дождь… Я поскользнулся и упал.

— У этого дождя очень неплохой хук справа. Приложичто-нибудь.

— Ерунда. Я и не чувствую, — соврал я. — Мнебы поспать. Я еле на ногах держусь.

— Прежде чем отправишься в кровать, разверни хотя бымой подарок, — сказал отец.

Он указал на сверток, что накануне торжественно водрузил наобеденный стол. Какое-то мгновение я колебался. Отец ободряюще кивнул. Я взялсверток, повертел его в руках, и, не открыв, протянул отцу.

— Лучше верни его. Я не достоин никаких подарков.

— Подарки делаются от души того, кто дарит, и независят от заслуг того, кто их принимает, — вздохнул отец. — Крометого, его уже нельзя вернуть. Разворачивай.

В неверном свете первых лучей зари я разорвал красивуюупаковку. В свертке была шкатулка полированного дерева, блестящая, с золоченымиуголками. Улыбка озарила мое лицо еще прежде, чем я ее открыл. Щелчок замкапоказался мне столь же изысканным, как бой лучших в мире часов. Внутри шкатулкабыла отделана темно-синим бархатом. И посредине, сияя, лежала вожделенная«Монблан Майнстерштюк» Виктора Гюго. Я взял ручку и поднес к свету,проникавшему с балкона. Над золотым зажимом колпачка было выгравировано:

Даниепь Семпере, 1953

Я был потрясен. Никогда еще я не видел отца такимсчастливым, каким он показался мне в этот миг. Не тратясь на слова, он простовстал из кресла и крепко меня обнял. Что-то сдавило горло, и, не имеявозможности произнести ни слова, я тихонько застонал.