Письма из Лондона - Джулиан Барнс Страница 19

Большинство избирателей, однако, запомнят обо всей этой истории только одно: что мистер Хезлтайн «рванул» с Даунинг-стрит, 10 [39]. Слово это употреблялось по поводу и без повода. В конце концов, то был глагол со значением ухода, отбытия, который соответствовал его имиджу: он был Человек Действия, легкий на подъем, Тарзаноподобный. А как еще он мог уйти? На протяжении четырех лет все верили в этот «рывок». Но с того момента, как мистер Хезлтайн сделался потенциальным премьер-министром, он стал в телевизионных интервью отрицать, что «рванул» — слово, стопроцентно подходящее для того, чтобы описать его поведение в то далекое утро: нет, он просто высказался в том плане, что не готов продолжать служебную деятельность, собрал свои бумажки и был таков. В целом более благопристойно и правдоподобно, да и более к лицу тому, кто пытается вернуться на Даунинг-стрит, 10, полноправным хозяином. И, надо сказать, отчеты, представленные непосредственно после инцидента теми, кто при нем присутствовал, подтверждают вторую, более умеренную версию событий. При обсуждении некоего процедурного вопроса мистеру Хезлтайну не удалось убедить коллег в правомерности своей позиции; сохраняя спокойствие, он отреагировал: «Я не могу согласиться с вашим решением. Посему я вынужден покинуть этот Кабинет». После чего он вышел. Но его коллеги комическим образом не были уверены, что он имел в виду. Подразумевал ли он под словосочетанием «этот Кабинет» «конкретно это совещание Кабинета» или имел в виду «ваш Кабинет, которым вы, сударыня, руководите неприемлемым образом»? И только когда известие просочилось обратно снаружи — Хезлтайн, мол, подтвердил свою отставку, — только тут его коллеги окончательно уразумели, свидетелями чего они стали. А чем они занимались после этого? Дуглас Херд, на тот момент министр внутренних дел, вспоминал несколько дней спустя: «До чего ж уморительно британской была вся эта сцена. Заседание Кабинета продолжалось, будто бы ничего особенного не случилось. Мы обсудили Нигерию и, после перерыва на кофе, очень плодотворно побеседовали о реформе коммунального налогообложения».

Реформа коммунального налогообложения: очень кстати, что именно это продолжал обсуждать Кабинет и, более того, что их диалог оказался «в высшей степени плодотворным». Потому как раз уж они не вполне осознавали в тот момент смысл поступка Хезлтайна, то уж тем более не могли прогнозировать, к чему приведет реформа коммунального налогообложения в ближайшие несколько лет: значительная непопулярность правительства, уличные бои в центральном Лондоне, получившее новые подтверждения представление о премьер-министре как о толстокожем деспоте, смятение на уровне избирательных округов, недовольство среди избирателей из квалифицированных рабочих и низов среднего класса, с которыми тори надо было поддерживать хорошие отношения, чтобы выиграть четвертые выборы подряд, и наконец, под музыку Элмера Бернстайна [40]предвещающее грозу возвращение с Запада, в лучах солнца, отражающихся в его золотых локонах, не кого иного, как Майкла Хезлтайна. И уж на этот раз без всяких сомнений можно сказать, что когда он вернулся на арену, то в самом деле «рванул».

При старой системе граждане сами финансировали местное самоуправление, выплачивая коммунальные налоги. Для каждого дома или квартиры местными органами власти определялась «оценочная стоимость», теоретически основывающаяся на рыночной стоимости аренды жилья. То была система неточная, но эффективная, еще более неточная в силу длительных промежутков времени между переоценками имущества для налоговых целей (перерасчеты всегда были непопулярны); однако эта система подразумевала, что в общем и целом те, кто жил в больших домах, отдавали на обеспечение деятельности местных служб больше, чем те, кто жил в маленьких домах, и что бедные платили значительно меньше богатых, а то и вообще ничего. Время от времени на протяжении послевоенного периода раздавались жалобы по поводу коммунального налога, но после того как были рассмотрены другие системы — такие как местный налог с оборота или местный подоходный налог, — было признано, что существующий метод был наименьшим злом. Три вещи заставили тори влезть в это в 1987 году. Во-первых, серия стычек между консервативным центральным правительством и «высоко-затратными» (как их вечно именовали) муниципальными лейбористскими советами, которые, по мнению тори, давно пора было прижать к ногтю. Во-вторых, страх, что предстоящий перерасчет коммунальных налогов в Англии и Уэльсе, скорее всего окажется чрезвычайно непопулярным. И в-третьих, тот простой факт, что тэтчеризм был доктриной радикальной реформы, а по прошествии известного количества времени осталось не слишком-то много того, что еще нуждалось в радикальном реформировании. Миссис Тэтчер проявила персональный глубокий интерес к упразднению коммунальных налогов, ну а приказ есть приказ. Наверное, не стоит и упоминать, что одним из самых рьяных поборников членовредительского курса, который взяли тори, был мистер Николас Ридли.

Новый «районный налог», призванный заменить местный коммунальный налог, ввели в Шотландии с 1 апреля 1989 года, а в Англии и Уэльсе — на год позже. Он основывался не на оценке имущества, а на принадлежности к жителям одного и того же района, и, чтобы разобраться в нем, не требовалось никаких усилий — объяснить его можно так: поскольку каждый проживающий в границах одного и того же квартала потребляет приблизительно равное количество одних и тех же удобств и объектов общего пользования (дороги, школы, больницы, полицейская охрана общественного порядка, библиотеки, уличное освещение и так далее), значит, и платить за обеспечение содержания этих удобств он должен приблизительно одинаково. При старой системе коммунального налогообложения примерно £50 миллиардов собирались с примерно 14 миллионов избирателей. Миллионы людей не платили ничего, однако пользовались общественными службами; куда как справедливее было бы распределить стоимость этих служб между еще 34 миллионами местных избирателей. Вполне логично; но существенно ближе к поверхности реформистского сознания тори лежал следующий социальный сюжетец: благонамеренные консервативно настроенные избиратели вытесняются из паршивых лейбористских районов посредством несправедливо завышенного коммунального налога, а еще их постоянно обходят при голосовании нищенские выводки — семеро по лавкам в собесовской конуре — лейборюг, которые похрюкивают от удовольствия, зная о скидках при расчете коммунального налога, что действует как откровенная взятка при решении продолжать голосовать за лейбористов. Районный же налог, как видно даже по его названию, подразумевал демократически равную фискальную ответственность в пределах данного участка. Противники утверждали, что на самом деле это был избирательный налог — соответствующий количеству душ населения. Как о политических убеждениях ирландца можно узнать по тому, говорит ли он «Лондондерри» [41]или «Дерри», точно так же термины «районный налог» или «избирательный налог» немедленно расшифровываются как «за» или «против». Не прошло и нескольких недель с момента его введения, как разве что члены консервативного кабинета и непримиримые тори сохранили верность «районному налогу».