Юность - Карл Уве Кнаусгорд Страница 19

ПЛУТОН

— Кажется, будто все они находятся рядышком. Но расстояние между планетами огромное, и чтобы добраться, например, до Юпитера, понадобилось бы много-много лет. Я хотел показать вам, насколько велики эти расстояния, поэтому одевайтесь, прогуляемся с вами до футбольного поля.

— Мы что, на улицу пойдем? Прямо на уроке?

— Да. Одевайтесь — и вперед.

Они повскакивали из-за парт и бросились к крючкам с одеждой, а я с пакетом в руках ждал их возле двери.

Когда мы шли к полю, они жались ко мне, и я чувствовал себя пастухом, таким непохожим на этих маленьких, озорных существ.

— Стоп! — я вытащил из пакета мяч и положил его на землю. — Вот это солнце. Ясно?

Они озадаченно смотрели на меня.

— Пошли дальше!

Еще метров через двадцать я остановился и положил на землю сливу.

— Это Меркурий, планета, расположенная ближе всего к Солнцу. Видите, где сейчас Солнце?

Все посмотрели на мяч, отбрасывающий на гравий коротенькую тень, и закивали.

Потом я разложил на земле два яблока, два апельсина, вилок капусты, кочанчик цветной капусты и, наконец, возле двери в общественный центр, виноградину, представлявшую собой Плутон.

— Теперь понимаете, какое огромное расстояние разделяет планеты? — спросил я. — Солнце отсюда выглядит совсем маленьким, а Меркурий — то есть сливу — вообще не видно. И вот это, — я посмотрел на детей, отрешенно глядевших на футбольное поле, — лишь совсем-совсем крохотная часть Вселенной! Крохотная-прекрохотная! Ну разве не удивительно? Земля, на которой мы живем, расположена в миллионах миль от других планет?

Осмысляя услышанное, некоторые думали с такой силой, что я прямо слышал скрип извилин; другие просто смотрели на деревню или фьорд.

— Ну, давайте назад, — скомандовал я. — Давайте-ка бегом!

В учительской я достал один экземпляр рассказа, скрепил страницы и протянул его Нильсу Эрику — тот сидел на диване и читал местную газету «Трумс Фолкебла».

— Вот рассказ, о котором я говорил, — сказал я.

— О, интересно! — сказал он.

— Ты когда прочтешь? Сегодня к вечеру?

— А что, прямо горит? — он взглянул на меня и улыбнулся. — Я после обеда хотел в Финнснес съездить. Кстати, поехали со мной?

— Ага, поехали. Это ты хорошо придумал.

— А рассказ твой я к завтрашнему дню прочитаю — и устроим с тобой коллоквиум, ладно?

Коллоквиум — от этого слова пахло университетом, наукой, учебой, девушками и вечеринками.

— Отлично. — И я направился за кофе.

— А зачем ты их на улицу водил? — спросил мне вслед Нильс Эрик.

— Да считай что просто так, — ответил я, — наглядно показывал Вселенную.

Когда я пришел в класс на следующий урок, три девочки стояли у окна и о чем-то оживленно спорили. Мое присутствие их, похоже, ничуть не смущало.

— Вы почему тут стоите и болтаете? — напустился на них я. — Урок уже начался! Вы кто такие? Вы ученики, ваше дело выполнять правила и слушать учителя!

Они обернулись, но, увидев, что я улыбаюсь, продолжили болтать.

— Эй! — возмутился я. — Живо по местам!

С медлительностью, которую я, вспоминая позже события этого дня, оценил как изысканную, потому что движения их были поразительно продуманными и привычная неуклюжесть вдруг сменилась горделивой женственностью, — они прошли к своим партам.

— Я прочитал то, что вы написали, — я принялся раздавать тетради. — Молодцы. Но пару моментов я хотел бы обсудить сразу, потому что это касается всех.

Они открыли тетради и прочитали мои комментарии.

— А оценок не будет? — спросила Хильдегюнн.

— За такое маленькое задание — нет, — сказал я. — Я попросил вас это написать, чтобы получше вас узнать.

Андреа и Вивиан сравнили мои комментарии у себя в тетрадях.

— Да вы почти одно и то же написали, — сказала Вивиан. — Что, лень придумывать было?

— Лень? — я улыбнулся. — Зато оценки у вас наверняка будут разные — думаю, тогда и радости у вас поубавится.

Дверь у меня за спиной открылась. Я обернулся. В класс вошел Ричард. Он уселся за парту возле стены и махнул мне рукой, словно разрешая продолжать.

Это еще что такое? Он меня контролировать будет?

— Во-первых, разберемся с диалектом, — сказал я. — На диалекте писать нельзя. Это запрещено. Надо писать «меня зовут», а не «меня звать», «скучно», а не «скушно».

— Но мы же так говорим! — возразила Вивиан, заерзав на стуле и поглядывая на Ричарда, но тот скрестил на груди руки и даже бровью не повел. — Говорим-то мы «меня звать», почему тогда писать надо по-другому?

— И Харрисон в прошлом году говорил, что можно и так писать, — добавила Хильдегюнн.

— Он говорил, главное — не правильно написать, а вообще хоть что-то написать, — подала голос Ливе.

— В прошлом году вы были еще детьми, — ответил я, — а сейчас уже старшеклассники. Существует, что называется, нормативный язык. Норма — единая для всех, кто живет в нашей стране. Говорить можно, как захочешь, но писать — либо на букмоле, либо на нюношке ^[19]. Спорить тут бесполезно. Если не хотите получать тройки с двойками и чтобы в ваших тетрадях были сплошь исправления, то придется подчиниться.

— Ох! — Андреа посмотрела на меня, потом на Ричарда. Остальные захихикали.

Я велел им достать учебники, а потом, когда все раскрыли их, попросил Хильдегюнн почитать. Ричард поднялся и, коротко кивнув мне, исчез в коридоре.

На перемене я подошел к его кабинету и постучался. Ричард сидел за столом, и, когда я вошел, поднял на меня взгляд.

— Привет, Карл Уве, — сказал он.

— Привет, — ответил я. — Я просто хотел спросить, зачем ты ко мне на урок приходил.

Он посмотрел на меня — изучающе и вопросительно. Потом улыбнулся и прикусил нижнюю губу, по привычке, которую я уже успел за ним заметить, так что борода у него встопорщилась и придала ему что-то козлиное.

— Да я хотел посмотреть, как ты на уроке держишься, — проговорил он. — Я иногда буду захаживать. Среди вас много таких, у кого нет образования, и мне важно понимать, как вы справляетесь. Преподавать — это, знаешь ли, дело непростое.

— Когда у меня будут проблемы — я непременно скажу. Обещаю, — сказал я. — Будь уверен.

Он засмеялся.

— Это я знаю. Но речь не о том. Ты давай, иди отдохни чуток! — И он уткнулся в разложенные перед ним бумаги.

Таким образом мне показали, кто тут главный, и на несколько секунд меня охватило нежелание уступать, однако ничего другого мне не оставалось: сказать мне было нечего, да и в словах его не было ничего особенного, поэтому в конце концов я повернулся и пошел в учительскую.