Одинокий пишущий человек - Дина Рубина Страница 19

Очень точное наблюдение. У актёров – запомнить, чтобы сыграть, у писателя – запомнить, чтобы запечатлеть. Польский писатель Марек Хласко заметил как-то: для того чтобы писать книги, надо полностью потерять стыд; писательство, говорил он, – штука более интимная, чем постель.

Увы, это так. Мозг писателя, все органы его чувств – это такая независимая от носителя нравственных принципов рентгеновская установка, которая просвечивает всё, что попадает в поле её излучения. Писатель, прежде всего, рыщущий сюжетов волк.

Вот типичная ситуация:

Вы встретились в кафе с другом-писателем, чтобы выговориться перед ним. Вы переживаете тяжёлый период в жизни – разводитесь с женой, делите имущество и детей, встречаетесь с адвокатами… В общем, свет вам не мил, и только совет друга – писателя, инженера человеческих душ (!) – призван как-то облегчить душевную боль.

Инженер человеческих душ сидит напротив вас с искренним лицом, участливо качает головой, хмурит брови, цокает языком. Впечатление, что он полностью погружён в ваши проблемы, глубоко сочувствует и напряжённо ищет, чем бы вам помочь.

Боюсь вас огорчить: мозг его в те же минуты с безжалостной точностью фиксирует не только все детали вашей «вкусной» истории, не только все слова-обиды вашей супруги, но и выражение вашего расстроенного лица, и то, что утром вы посадили на рукав рубашки две капли кофе, а левую щёку выбрили не так тщательно, как правую. Краем глаза он видит, как за соседним столиком бодро щёлкает по клавишам лэптопа молодой человек, похмыкивая и припрыгивая то на одной, то на другой ягодице. Замечает, с какой нежностью клюнул того в щёку другой молодой человек, проходящий мимо… Он запоминает, что задница молодой официантки похожа на ступеньку, а брови она выщипала так тонко, что поверху пришлось рисовать карандашом вторую пару бровей.

Но, главным образом, в эти вот минуты вашей душераздирающей исповеди он обдумывает диалог двух героев из своей повести, которых минуту назад решил посадить в такое же кафе: хорошая нейтральная обстановка для трагической новости.

«Тогда я ей говорю… – бубните вы с несчастным лицом. – Хорошо, ты не желаешь разводиться как цивилизованные люди, будем разводиться со скандалом, и всё это отразится на детях».

«Это ужасно! Просто ужасно! – пылко и сочувственно произносит ваш друг-писатель. – Извини, покину тебя на минутку…» – и ушмыгивает в туалет, где достаёт блокнотик, ручку и, притулившись к раковине и игнорируя людей, моющих руки чуть ли не перед его носом, записывает: «двойные брови… жопа ступенькой… два нежных гомика… развод с несчастным полубритым лицом».

Через две минуты писатель выходит из туалета, пытаясь скрыть своё прекрасное настроение, ибо тот диалог двух героев, который утром был совершенно провален, сейчас сложился от начала до конца, как и вся сюжетная линия. «Да, шикарно небритая щека! – думает он, мысленно ликуя. – Шикарно!» А если что и заботит его, так только одно: в туалете он забыл отлить, и теперь нужно как-то объяснить свою вторую отлучку минут через пять… внезапным, скажем, циститом.

Вот как-то так, примерно. Прошу прощения.

Вообще, в качестве друга писатель пребывает ниже всякой критики. Хотя бы потому, что не может по первому зову «бросить всё и мчаться ради друга» куда-то там, неважно куда. Он ещё не закончил главу, куда ему мчаться?! Но он с удовольствием поболтает с вами по телефону вечерком, особенно если вы можете разъяснить кое-что по вашей профессии, что как раз понадобилось ему для новой книги. А уж если вы вернулись с Малых Антильских островов или с побережья Белого моря, переполненный впечатлениями и разными забавными случаями, то, будьте уверены, он нанесёт вам визит непременно, сегодня же! И, слушая ваши рассказы, ревниво предупредит, чтобы вы держали язык за зубами до среды, когда он снова приедет, уже с диктофоном, и всё запишет. «Не растрачивай рассказчицкого пыла перед всякими болванами! – говорит писатель. – И вообще, помалкивай. В среду повторишь всё свежаком, как в первый раз».

«Конечно, люди живут не для того, чтобы о них писали книги. Но всё же у меня отношение к людям производственное, я хочу, чтобы они что-то делали» (Виктор Шкловский).

Лёгких людей среди талантливых художников я пока не встречала. А большой талант – это вообще аномалия: он занимает в пространстве личности так много места и веса, что явный крен виден любому издалека. Человечество как объект любви мало заботит писателя. Да и невозможно любить человечество, похлопывая того по плечу. Писатель не миссионер в джунглях. Писатель всю жизнь занимается описанием пороков и добродетелей, что, в принципе, одно и то же (как ткань с лицевой и оборотной стороны). Он не может испытывать абстрактную «любовь к людям», не будучи святым человеком (то есть полным идиотом).

Нет, поймите меня правильно: писатель может участвовать в благотворительном вечере по сбору средств для больных какой-нибудь тяжёлой болезнью, но было бы крайне глупо ждать от него, что он станет дежурить по ночам у постели одного из таких больных. И не звоните вы ему каждый понедельник, приглашая на бесконечную вереницу подобных благотворительных подвигов. Не садитесь ему на голову! Эта голова предназначена для седалища его музы, в трепетном ожидании которой он пребывает ежеминутно.

Творчество накладывает на писателя свою неумолимую печать. Это своеобразное глубоководное погружение в материал, гулкое уединение мысли, умение быть и договариваться с самим собой похоже на артрит, уродующий суставы и выворачивающий наши конечности. Встречала я, конечно, и творцов, что выглядят вполне «нормальными людьми» – на первый взгляд. Второй взгляд бросать на такого не рекомендую.

Замечательный поэт Елена Игнатова рассказывала мне, посмеиваясь, как однажды много лет назад, в ленинградской молодости, её пригласил в гости Сергей Довлатов. Когда она пришла, за столом уже сидели и молча глазели на неё две юные девы. Они не встревали в разговоры, не проронили за вечер ни слова, смотрели на Лену внимательно и даже как-то опасливо. Это было не слишком уютное ощущение. Когда поздним вечером все трое вышли к остановке автобуса и Лена поинтересовалась – кто они и как оказались у Сергея, те признались, что Довлатов пригласил обеих «посмотреть на совершенно нормального поэта» – с условием, что те будут весь вечер молчать.

Но это не значит, что писателя надо обходить за версту или проклясть его со всеми его творческими потрохами. Просто, общаясь с этой редкой птицей, надо помнить, что писатель – прежде всего инструмент, предназначенный для создания текстов. Он всего лишь инструмент: тонкий, капризный, требующий постоянного заботливого ухода. Ради правды, художественной правды, он без тени сомнения пойдёт на чудовищный обман. И потому все мы – люди тяжёлые и эгоистичные, душевно одинокие люди, погружённые в себя и в свою работу. Поневоле угнетающие тех, с кем живём.

Но мы и самые счастливые из живущих существ: ведь только в наших силах воссоздать своё время, остановить мгновение, творить миры, вдыхая жизнь и вливая кровь в призрачных гомункулов. И в работе своей – любить, ненавидеть, сострадать, переживать бурю страстей, не выходя за порог своего кабинета. Иными словами, нам дано проживать десятки, а то и сотни жизней.