Кандагарский излом - Райдо Витич Страница 18

Мы понятия не имели, что не одни в помещении, и, зайдя в комнату, оторопели от хаоса в ней и принялись спешно наводить порядок. Устроенный нами грохот привлек соседку. Она тихо скользнула в нашу комнату и остановилась у порога.

— Эй, матрешки, тише нельзя?

Я подпрыгнула от неожиданности, Вика въехала лбом в кровать, из-под которой выгребала мусор.

— Новенькие? Только из Союза? — с каким-то желчным прищуром спросила женщина.

Я кивнула. Вика села на пол, поджав ноги под себя.

— Понятненько, конкурентки.

— В смысле?.. — удивилась я.

Женщина зевнула, взъерошила и без того взъерошенные волосы и хмыкнула:

— Потом скажу, сейчас спать хочу. Не гремите, ладно? Дайте выспаться, — и уже ступив за порог, кинула: — Меня Галина зовут, вольняжки мои неапробированные…

Мы прибирались, стараясь не шуметь, и тихо переговаривались:

— Видела, какие у нее ногти? Метр! А лак? Красный! И спит накрашенная. Я бы не смогла, у меня бы тушь потекла и размазалась…

— Вика, как ты думаешь, кто она?

— Не знаю… У Рапсодии спросим…

— Блин, здесь вода есть?

— …холодная, она говорила.

— Да мне уже все равно. Помыть бы пол, самой помыться и спать.

— А вещей чужих немного…

— Да мне кажется, они здесь и не жили — так, забегали…

— Раз мужья есть, конечно. У них, наверное, и жили… Олеся, тебе не страшно?

— Ты про покойниц? — вздохнула я.

Признаться честно, мне было не по себе от мысли, что на этой кровати спала покойница, а сегодня буду спать я. Но мы приехали на войну и должны были преодолевать трудности, как все, с чем-то мириться, с чем-то свыкаться и учиться ежеминутно, закаляя свой дух.

— Суеверию на войне не место, — заявила я со знанием дела, внутренне дрогнув. — Главное не думать, Вика.

В дверь громко постучались, и она тут же открылась:

— Здравия желаю, товарищи вольнонаемные! — выдал кудрявый, черноволосый молодой мужчина, вскинув руку под козырек. — Старший лейтенант Левитин. Можно просто: Евгений. Прибыл для помощи новоприбывшим. Чем помочь, сестренки? A-а, ясно: полы помыть, мусор убрать… Па-апра-шу со мной!

Развернулся и гаркнул за дверь:

— Сержант Чендряков, рядовые Малютин и Барышев, приступить к наведению порядка!

И вытолкал нас наружу. Трое здоровых загорелых парней вытянулись по стойке смирно, не спуская с нас глаз и не сдерживая улыбок, а потом начали греметь ведрами, протиснувшись в нашу комнату.

— Неудобно, — заметила я несмело.

Левитин широко улыбнулся и подмигнул мне:

— Привыкай, сестренка! Мы рады приветствовать вас на территории нашей доблестной бригады. Сейчас уберем, стол накроем, накормим, расскажем…

— Не-е…

— Познакомимся, — погладил меня по спине. — Все должно быть по уму.

Мимо нас пробежал востроглазый паренек, обнимая какие-то банки, цветные упаковки. Мы поняли, что нам решили устроить праздник, равно как и себе, и противиться не стали. У солдат и так немного радости, тем более праздников, чтоб мы лишали их славных защитников Апрельской революции, выполняющих свой интернациональный долг в жестких условиях.

«Переживем фуршет», — решили, переглянувшись. Да и, правда, нехорошо отказываться, когда к тебе всей душой.

Она оказалась широкой. Стол ломился — консервы, хлеб, печенье, леденцы, самогон. И трое бравых парней, которые с галантным поклоном представились по переменке:

— Сержант Чендряков. Саша.

— Лейтенант Голубкин. Михаил.

— Ну, а меня вы уже знаете, Евгений, — хохотнул старлей, разливая мутную жидкость по кружкам…

Я знала, что такое дружеские попойки. Мои розовые очки треснули на первом курсе пединститута — в колхозе.

Принудиловка для всех учащихся в школьные годы оборачивалась одноразовым знакомством со свеклой и морковью в их первозданном состоянии — торчащими из земли ботвой вверх. Не скажу, что меня это знакомство радовало — я легко бы прожила и без него, но раз надо, значит, надо. Я получала свой рядок, тянувшийся от дороги до горизонта и, представив себя колхозницей в борьбе за урожай, принималась за работу.

Одно, когда ты делаешь это полдня. Другое — когда месяц. Одно, когда рядом весь преподавательский состав, зорко приглядывающий за тобой. Другое, когда он в урезанном состоянии, и плевать ему на тебя, по большому счету.

Сентябрь во всех среднеспециальных и высших заведениях начинался одинаково — отправкой студентов на месяц в колхоз.

Нас поселили на территории пионерлагеря. Несколько деревянных домиков в стиле «баракко», в каждом из которых ютилась группа еще незнакомых друг другу людей. Футбольное поле, где нас выстроили по прибытии, и четыре отдельных здания покрепче, бараков — столовая, баня, которая не работала, место пребывания наших преподавателей, и административный корпус, в котором проводились дискотеки.

Целый месяц мы были предоставлены сами себе и должны были, преодолевая тяготы сельской жизни, сплотиться, подружиться, повзрослеть. Последнее у каждого происходило по-своему, но по стандартной схеме. Раз мы поступили в институт, раз мы одни боремся с трудностями, значит, мы самостоятельны и, следовательно, уже взрослые и вольны в своих делах, поступках. А еще мы сильные, умные и самые, самые… Это и предстояло доказать себе и всем. И доказывали: одни ударной работой по спасению урожая, другие — активным ночным трудом.

В шесть утра, ежась от холода, мы бежали к железным умывальникам, в которых зачастую за ночь застывала вода, умывались, стуча зубами, получали завтрак (как правило, овощное рагу из погибшей моркови, капусты и свеклы) и, спешно облачая себя в кирзачи и ватники, садились в крытые грузовики, чтоб по дороге в поле перекусить позаимствованным в столовой хлебом.

Почти дотемна, кто лениво — лишь бы, лишь бы, кто бодро и быстро, принимались за работу. А ближе к ночи, казалось бы, выдохшиеся на колхозных полях организмы взбадривались и, прибыв в лагерь даже в умирающем состоянии, начинали спешно готовить себя к главной части студенческой жизни. Именно с началом вечера начиналась наша жизнь — дискотека до упада, попойки, смех, баловство…

Под утро — кто брел в свой барак, кто в чужой. Здесь пьяные от свободы — не то что от алкоголя, — вчерашние скромные девочки превращались в отменных стерв или синих чулков. И чем ближе был отъезд в город, тем меньше было тишины и пристойности. Девочки любили. Сегодня одного, завтра другого. На дружеских попойках лишались девственности порой самые скромные и морально устойчивые. Так случилось с Викой. Она по уши влюбилась с пьяных глаз в деревенского щеголя и, хватив для смелости еще пол-литра самогона, начала жизнь женщины.