Китаист - Елена Чижова Страница 18

НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ!

На его фоне солдатские фигурки казались маленькими и все на одно лицо – обыкновенное, человеческое, окончательно утратившее сходство с великим прообразом, сжимающим обоюдоострый меч. Чувствуя невнятное разочарование, похожее на уколы совести, он вытянул шею, пытаясь хотя бы напоследок поймать глазами подлинные черты гигантской статуи. Отчаянная попытка удалась: складки шинели, ниспадающей к кирзовым сапожищам… руки, сведенные на груди надежным каменным захватом… тяжкие веки, широко поставленные ноздри, точнее, одна, из которой – он не успел отвернуться, – стремясь к ложбине, прорезающей массивный гранитный подбородок, выплывала гигантская сопля…

Кромешная темнота, в которую, въезжая в тоннель, погрузился поезд, совпала с тьмой, залившей его совесть. Он съежился и зажмурил глаза.

Электрический свет, загоревшийся неожиданно, высветил ряды кресел, металлический столик, в мгновение ока потемневшее стекло, за которым едва различались контуры тоннеля. Успев набрать приличную скорость, поезд мчался, на бегу размазывая по стенам редкие огоньки: желтые, синие, зеленые – еще какое-то время они виделись пунктирными линями. Потом слились.

– Ну всё! Ща жратву повезут. Бабосы готовь.

Порывшись в нагрудном кармане, он достал аккуратно сложенную пятерку: «Больше никаких солянок. Возьму суп с клецками». После ночного конфуза решил не рисковать.

– Не, рубли не принимают, – неугомонная девица рылась в сумочке.

– Как не принимают?.. Тут же наша территория.

– Территория ваша. А деньги наши, – девица хмыкнула. – Ист аус халява. Ауфидерзейн, эсэсэр.

Он погладил лацкан пиджака – ладонь ощутила твердость бумажника, в складках которого скрывалась тощая стопочка рус-марок. Геннадий Лукич предупредил: это – на первое время, остальное получишь по прибытии. Но не объяснил: где и как?

– Чо, с бабосиками плохо? – девица моргала крашеными глазами.

– Не выдумывай, – ответил как положено. И вспомнил клетчатый листочек из тетради: список заказов, составленный Любой, лежал в другом кармане пиджака.

– А то гляди… Могу и подкинуть.

Небрежное сочувствие, которое она себе позволила, подстегнуло гордость. Он встал и потянулся к багажной полке. Крякнув, снял чемодан. Достал объемистый сверток (помимо бутербродов с колбасой мать приготовила куриную ногу, пару яиц вкрутую и соль в тряпичном узелке).

Пихнув багаж на прежнее место, поерошил волосы. В детстве так делала мать: «Терпеть не могу, когда ты такой прилизанный, как мокрый кролик». Сестра Вера хихикала: «Ага. Теперь лучше: как сухой хорек». – «Ну ма-а, ну скажи ей…» – он утыкался в застиранный фартук. «Вера, как же тебе не стыдно, большая девочка». – «Ладно, – Верка соглашалась. – Пусть не хорек. Водяная крыса». – «Не слушай ее, ты у меня самый красивый, вырастешь, все девушки будут твои, только выбирай…» – мать утешала, гладила по голове. Бросая на Верку колючие взгляды, он сжимал кулаки…

– Бр-р! Гадость. Терпеть ненавижу! Он вздрогнул: будто его подслушали.

– Ну эти… туннели, – девица смотрела в окно.

– А мне нравится, – он решил заступиться за строителей, проложивших дорогу сквозь Уральские горы. – Как в метро. Только никаких станций…

– Ты чо, в метро што ли ездишь? – девица смотрела с опасливым изумлением.

– Да, – он удивился, – а что такого-то?

– Там жа желтые.

– Это у вас, – он ответил, чувствуя законную гордость, да что там! – историческое превосходство. – А у нас, если хочешь знать… – собираясь преподать ей хороший урок социального равенства (уж чего-чего, а этого у советских людей не отнимешь, даже Веркин комсомолец, и тот, когда машина в починке, ездит на метро), вдохнул, расправляя грудь.

Секундная пауза, которой девица не преминула воспользоваться:

– Да ладна, не гони. У вас тоже есть. На заводе. Думашь, я не видела?

Он не успел понять, что именно она видела и кого за кого приняла.

К ним подъехала тележка.

– Курица, рыба, мясо?

Давешние проводницы – блондинка и брюнетка, обе приятные. «Но блондинка все-таки лучше…»