Исчезнувшие близнецы - Рональд Х. Бэлсон Страница 18

Полковник привел меня туда и заговорил с Давидом, начальником Цеха:

– Это Лена Шейнман. Смелости ей не занимать, но, по-моему, из нее выйдет хорошая швея. Если она будет доставлять тебе неприятности, в четверг отправляется эшелон в Гросс-Розен^[24].

– Гросс-Розен? В ткацкий цех в трудовом лагере? – спросил Давид.

Полковник кивнул:

– Там нужны швеи и упаковщики хлопка. Помнится, из Хшанува мы отправляем восемьсот человек.

– Так вы заберете всех моих рабочих. У меня осталась всего тысяча двести. Как мне, скажите на милость, выполнять план?

Полковник пожал плечами:

– У меня приказ. Я, как и ты, выполняю приказы. На этой неделе должны прибыть еще евреи. Я не хочу отослать всех твоих рабочих, но гетто в Хшануве в следующем году должно быть ликвидировано. Каждый месяц евреев будут депортировать, и я попытаюсь поставлять рабочих из общего гетто. Депортированным в четверг еще повезет: они отправятся в Гросс-Розен, а не в Аушвиц или Бухенвальд.

– Ну, не знаю, как они себе представляют то, как мне руководить цехом.

– Евреи так или иначе будут депортированы. А пока вот тебе смелая юная фрейлейн. – Он кивнул в мою сторону. – Сомневаюсь, что она хоть раз в жизни пальцем о палец ударила, но она молодая и здоровая. Дай знать, как все устроится. – И он ушел.

Я осталась стоять с вещмешком, вбирая в себя шум Цеха и незаметно осматриваясь.

– И думая о том, что следовало бы остаться на ферме у Тарновских? – спросила Кэтрин.

– Возможно. Но я все равно собиралась разыскать свою семью и Каролину. Откровенно признаться, я думала, что мне повезло. Меня не арестовали, не отправили в концлагерь, никто меня не обидел. Я стояла в швейном цеху и смотрела на его симпатичного начальника. Все могло сложиться намного хуже.

– Давид был евреем, на семь лет старше меня и учился на портного. Когда нацисты открыли Цех, они забрали Давида из его портняжной мастерской, привезли сюда и назначили бригадиром. Он настолько хорошо себя показал, что его повысили до начальника Цеха. Когда я сюда попала, он под бдительным оком нацистов уже руководил всем процессом. В его обязанности входило выполнять ежедневные заказы.

Каждый день нацисты составляли квоты, и Давид сообщал им, сколько человеко-часов и рулонов материала потребуется. Если нужно было людей больше, чем работало в настоящее время, немцы посылали солдат в город за дополнительной рабочей силой. В самом Цеху солдаты расхаживали по рядам и подгоняли швей, как надсмотрщики в Египте. В каждом небольшом квадрате Цеха был свой надзиратель. Они постоянно ругались, заставляя рабочих повышать производительность, выкрикивали угрозы, обещали депортировать в трудовые лагеря, хотя на самом деле подобными полномочиями не обладали.

– Ты дочь капитана Шейнмана? – поинтересовался Давид, пока вел меня в дальний угол помещения. – Того самого, у которого продовольственный магазин на краю площади?

– Был когда-то. Магазин у нас отобрали. Как и дом. Я понятия не имею, куда увезли отца и остальную мою семью.

Давид понимающе кивнул. Он выглядел очень привлекательно. Его длинные черные волосы были щегольски зачесаны на косой пробор, как у голливудского актера Эррола Флинна, рукава спецовки закатаны, обнажая бицепсы, ворот расстегнут. А еще у него были голубые глаза. Настоящий еврей-ашкенази с огромными голубыми глазами и пухлыми губами, он был просто великолепен.

– А вы не знаете, где моя семья?

Он покачал головой:

– Я уже несколько месяцев не видел твоего отца. Я редко покидаю эти стены. Сплю вверху в конторе. Пока предприятие работает, меня не внесут в список на депортацию.

– Может, моя мама здесь работает? Ханна Шейнман. Вы не слышали хоть что-нибудь о ней? Или о ком-то из моей семьи?

Он снова покачал головой и указал на незанятую машинку:

– У тебя была швейная машина?

– Нет. Я шить не умею.

Давид иронично улыбнулся: немецкий полковник в Хшануве лично привозит в Цех девушку, у которой не только никогда не было швейной машинки, но которая даже шить не умеет!

– Очень смешно, – сказал он. – По всей видимости, ты пришлась по душе полковнику Мюллеру. Большинство тех, кто попадает сюда, приносят свои швейные машины и хорошо умеют шить. Девушек, которые не умеют шить, сразу отправляют в трудовые лагеря. Или еще хуже. Почему мама не научила тебя шить?

– Наверное, потому, что она видела мое будущее несколько другим. Я ходила… Впрочем, неважно.

– В частную школу? В Кракове? – Он понимающе улыбнулся. – Наверное, в гимназию? Я встречал тебя в синагоге. И видел на площади. – Он обвел рукой сидящих в цеху женщин. – Всех их научили шить матери, и все они принесли швейные машинки из дому. Мы не предоставляем нашим работникам швейных машин. И не даем уроков шитья. Как же ты собралась здесь работать?

– Не знаю, Давид, – сдержанно ответила я. – Сегодня у меня не самый лучший день.

Он засмеялся:

– А ты мне нравишься. И полковник прав, ты – отважная. Отважная, но без швейной машинки. Ступай за мной. – Он провел меня мимо десятка рабочих за угол. – Пани Клейн опять заболела. Она постоянно болеет, бедняжка. А когда выходит на работу, ее хватает всего на пару часов. Не знаю, вернется ли она вообще. Я делаю все, чтобы ее не включили в список на депортацию. Сядешь за ее машинку, как-то приспособишься.

– Спасибо, – негромко поблагодарила я. – Простите, что была резка. Но меня забрали с повозки молочника и усадили на заднее сиденье «мерседеса», за рулем которого был немецкий полковник. Он поймал меня на улице без нарукавной повязки.

– Тебе оказали поистине королевский прием. Оберст Мюллер прибыл в Хшанув всего три месяца назад. Он старший из всех расквартированных здесь офицеров, но ходят слухи, что вскоре сюда прибудет СС, а уж они-то наведут порядок. После их приезда количество депортированных увеличится вдвое. Еврейские семьи вышлют в другие места.

– Откуда вам это известно?

Давид улыбнулся:

– Держу ушки на макушке.

Во время разговора я все время думала: «Боже, какой же он красивый! Как я не замечала его в синагоге?»

– А куда их высылают? Тех, кого депортируют. Может быть, туда вывезли и мою семью?

Давид покачал головой:

– В трудовые лагеря, в тюрьмы. Не знаю.

В вещмешке лежали все мои вещи, и жить мне было негде.

– Немцы отобрали наш дом, мне даже ночевать негде. Вы не знаете, где я могу остановиться?

Давид подарил мне очередную очаровательную улыбку: