История одной большой любви, или Бобруйский forever - Борис Шапиро-Тулин Страница 18

3

Может быть, именно этот каприз архитекторов и привел к тому, что в жизни Мити появилась путеводная звезда под названием «Лермонтов», хотя, может быть, здесь сыграл свою роль случай, а возможно, вступила в дело некая просчитанная нездешними умами матрица, в которой четко действовал закон сохранения всего сущего, то есть если в каком-то месте убыло (имеется в виду Мария Францевна с ее мужем), то в другом месте прибыло. Во всяком случае, чета Лиходиевских прибыла аккурат в соседний с Митей подъезд, в квартиру на втором этаже, имеющую балкон, находившийся в непосредственной близости от того, на котором Митя проводил последний месяц лета.

Впрочем, не все ли равно – каприз, случай или матрица. Назовем это Судьбой, приняв во внимание определение, данное ей мудрыми жителями города Бобруйска. Судьба – это когда ты идешь по улице и на голову тебе падает кирпич. Правда, такая формулировка имела и свою обратную сторону: если кирпич пролетел мимо, то, следовательно, это уже не судьба. Но в Митином случае у Судьбы был заготовлен третий вариант, и состоял он не из одного, а сразу двух кирпичей, которые не стали падать ему на голову, а просто лежали на соседнем балконе и выглядели как обычные книги: одна побольше – коричневого цвета, другая поменьше – зеленая. Книги лежали на столике, придвинутом к уютному плетеному креслу, на котором Мария Францевна любила, оторвавшись от чтения, подымить очередной папиросой или покормить крошками суетливых воробьев. Хитрые птицы оставляли своих часовых на соседних деревьях, и как только те давали сигнал, моментально слетались к ее балкону.

Мите было тогда 15 лет, он перевелся в вечернюю школу и готовился идти на завод, чтобы зарабатывать трудовой стаж, необходимый по тем временам для поступления в институт. Наверное, только молодостью можно объяснить, что, не почувствовав никакого подвоха со стороны все той же Судьбы, он, когда Мария Францевна в очередной раз ушла в глубину своей комнаты, протянул руку к столику на соседнем балконе. Это был роковой момент! Если бы Митя знал, что перед ним всего лишь наживка, которую он должен был заглотить, чтобы случилось все последующее, неизвестно, стал бы он любопытствовать по поводу того, что именно читала ученая сова в эти теплые дни уходящего лета.

А с другой стороны, может быть, Судьба, сидящая в полутемном партере за режиссерским пультом, уже высветила своим фонариком то место в тщательно прописанном сценарии, где Митина рука должна была непременно просунуться между прутьями ограждения и коснуться обложки одной из оставленных книг, а стоящая за кулисами Мария Францевна в то же самое время занесла ногу, чтобы сделать шаг из комнаты на балкон и, увидев, как он покраснел, произнести сакраментальное: «Нет ничего зазорного в том, что юноша тянется к знанию».

Книга, до которой Митя дотянулся, оказалась каким-то томом из полного собрания сочинений Ленина. Хорошо изданная, в твердом переплете, с барельефом вождя на обложке – на него она не произвела ровным счетом никакого впечатления. Ну, книга, ну, барельеф, ну, Ленин. В жизни Мити его присутствие ощущалось в те годы постоянно. Памятники, статуэтки, значки, картины и картинки – Ленин был почти как член семьи у всех, кто населял тогда огромную страну СССР. Появившийся позже анекдот о том, что в магазинах продается трехспальная кровать под названием «Ленин с нами», был больше чем просто анекдот, это было признание. Про Ленина пели песни, Ленину присягали, его именем клялись. И Митя, естественно, клялся вместе со всеми. За пять лет до встречи с Марией Францевной, когда его класс принимали в пионеры, он, стоя в актовом зале школы, покорно повторял за старшим пионервожатым: «Торжественно клянусь жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин».

В гулком зале слова клятвы смешивались с отголоском какого-то политически неблагонадежного эха, а потому превращались в сплошное: там-та-ра-ри-та-та-та. И лишь в самом конце церемонии, когда старший пионервожатый, желая перебить невнятную монотонность, зычно гаркнул два последних слова из положенной в таких случаях речи: «Будьте готовы!» – Митя вздрогнул, заученно поднял руку, отдавая салют, и испуганно ответил вместе со всеми: «Всегда готовы!»

Но к тому, что произошло в августовские дни на двух расположенных рядом балконах, он не был готов абсолютно. Неизвестно, почему именно его Мария Францевна выбрала на роль покорного слушателя. Может быть, ей было чересчур одиноко, может быть, она просто истосковалась хоть по какой-нибудь мало-мальской аудитории, а может быть, все та же неугомонная Судьба следила, чтобы написанный ею сценарий неукоснительно выполнялся. Так или иначе, но в ближайшие несколько часов Мите пришлось совершить множество удивительных открытий.

4

– Годы жизни Ленина: 1870–1924, – доверительно сообщила ему Мария Францевна. – Если их последовательно сложить, – продолжила она, – то получим 16 и 16, а если будем складывать дальше: 1+6 и 1+6 … – Тут она взяла многозначительную паузу и начала протирать очки, напомнив Мите учителя математики, который, перед тем как поставить очередную двойку, тоже тщательно протирал очки, потом произносил свою коронную фразу: «Художник Репин, «Не ждали», – и любовно выводил в дневнике честно заработанную оценку. Митя не знал, сколько еще продлится повисшая пауза, но, вспомнив своего школьного учителя, поспешил подвести итог:

– Получится семерка и семерка.

– Отлично! – заулыбалась Мария Францевна так, будто он только что решил задачу невероятной сложности. – Именно две семерки, – радовалась она, прижимая к своей груди том, входящий в полное собрание сочинений вождя мирового пролетариата. Наверное, Герман из «Пиковой дамы» не был так счастлив, узнав карточный секрет графини, как сейчас Мария Францевна была счастлива тому, что кто-то еще, кроме нее, сумел прикоснуться к тайне великого человека.

Потом она достала из лежащей возле кресла деревянной шкатулки очередную папиросу, чиркнула спичкой, затянулась, разогнала рукой струйку дыма и уже совершенно спокойным голосом сказала:

– Если у кого-либо число рождения совпадает с числом смерти, то, как написано в старинных манускриптах, такой человек пришел в наш мир, чтобы перетряхнуть все его грязное белье.

То, что манускрипты – старинные рукописи, Митя уже знал, но то, что товарищ Ленин занимался грязным бельем, разбросанным по разным странам и континентам, это было для него, пожалуй, чересчур. Марию Францевну, однако, его эмоции не очень-то интересовали. Она снова затянулась, снова разогнала ладошкой дым и продолжила:

– Надеюсь, Вы поняли, что число «7» для нашего с Вами Владимира Ильича было главным, то есть все основные моменты его жизни так или иначе оказались связаны именно с ним.

Вначале Митя уловил только одно – оказывается, Мария Францевна обращалась к нему на «Вы», после этого открытия он попытался осмыслить связь Владимира Ильича с загадочной семеркой, но, если честно, у него ничего не получилось.

– Ну, это же просто, – заметив его затруднение, подбодрила Мария Францевна, – Владимир Ильич – человек числа «7», и это все, что надо знать, чтобы правильно ориентироваться в его биографии.

Вряд ли эти слова для Мити хоть что-нибудь прояснили. Человека с таким числом он знал только одного – это был Зураб Джадашвили, или просто Джада, как все его называли. Джада выступал за футбольный клуб бобруйского СКА и был кумиром всех местных мальчишек. Он блестяще отрабатывал в защите и в нападении, играл в команде, как тогда говорили, «правого полусреднего» и носил на своей красной футболке большую белую цифру «7». Но представить себе, что вождь мирового пролетариата в шипованных бутсах, гетрах, натянутых почти до колен, в длинных черных трусах и в красной майке с номером «7» на спине бегает по футбольному полю, кричит: «Пас, батенька, пас!» – а потом, высоко выпрыгнув, головой забивает архиважный мяч в сетку ворот противника – это, знаете ли, попахивало выговором по комсомольской линии и характеристикой, закрывавшей двери для поступления не только в институт, но даже в ученики сапожника, сидящего в своей будке напротив колхозного рынка.