Через Атлантику на эскалаторе - Елена Мищенко Страница 18

Да, идти в библиотеку уже не было смысла. После беседы с Батей, Виктором, Женей, Володей и Ильей выяснилось, что уже шесть часов. Библиотека закрыта, а в 7 – свидание с Кирой. Я встречался с ней почти каждый день.

Очутившись в институте в одной аудитории за одними столами с девушками, мы почувствовали себя весьма необычно. Десять лет мы – будущие шестидесятники воспитывались в мужских школах, как юнкера, не имея никаких контактов с прекрасным полом в процессе обучения. Это не означало, что мы вели абстинентский образ жизни. Девушек у нас было достаточно. Знакомство происходило на вечерах в жестокой борьбе с «вентиляторами» (курсантами авиационного училища) и «бананами» (курсантами артиллерийского училища). Клички эти были продиктованы символами в петлицах. Дирекции женских школ предпочитали дисциплинированных военных юношей. Однако многие девушки отдавали предпочтение партнерам в партикулярном платье.

Отсутствие опыта совместного обучения сказывалось. На одной из первых лекций по начертательной геометрии сокурсница повернулась к Виктору, сообщила, что ничего не понимает, и поинтересовалась, понимает ли он. Виктор ответил знаменитой Бендеровской фразой: «Иди, иди лошадь. Не твоего ума это дело». К несчастью, девушка не была знакома с классикой, и эту фразу приняла на свой счет. Это привело к тому, что, несмотря на наши пояснения и извинения, она не разговаривала с Виктором до конца института.

Лекции по начертательной геометрии, несмотря на всю серьезность предмета, мы воспринимали как интересное шоу. Читал нам сам заведующий кафедрой, блестящий начертальщик Стефан Митрофанович Колотов. Здесь все происходило необычно. После звонка открывалась дверь и появлялись доцент Янушевский, тоже известный начертальщик, а с ним один из аспирантов кафедры. Они проходили аудиторию и садились за последний стол. Минут через 5–7 появлялся сам Стефан Митрофанович в массивном пальто с меховым шалевым воротником и зимней шапке. Янушевский и аспирант мчались через всю аудиторию, помогали ему раздеться и возвращались назад.

Колотов рисовал на доске какую-нибудь заковыристую задачу и начинал ее раскручивать. Минут через двадцать он говорил, что хочет немного передохнуть, и просил продолжить Янушевского. К этому времени задача уже несколько запутывалась. Еще минут через двадцать к нему на помощь отправлялся аспирант. После этого к доске выползали те, кого считали более-менее разбирающимися в этой красивой науке: Володя, Женя и ваш покорный слуга, а также виновник торжества Колотов. Пара шла без перерыва. В конце концов у доски оказывалось человек семь. Говорили все одновременно. Сражение за мел было нешуточным. Напряжение достигало предела. Момент был критическим. И в этот момент в группе мыслителей раздавался не совсем приличный звук (очевидно, как следствие умственного перенапряжения). Студенты уверяли, что знают, кто был его автором, но прямых доказательств не было.

Счастливые времена студенческих баталий, бессонных проектных недель, лекций и семинаров. На первых парах шли занятия по общеобразовательным дисциплинам и истории искусств, которую нам читал искусствовед Зуммер. Он был невысокого роста, коренастый и имел окладистую седую бороду. В институте он появлялся как заправский турист, одетый в легкую куртку, и с огромным рюкзаком. Он шел согбенным и нагруженным, как биндюжник. Когда он сбрасывал мощный рюкзак, мы его с трудом поднимали. Нагружен он был книгами по истории искусств из его личной библиотеки. Он их тщательно готовил к каждой лекции. На втором курсе его сменил Съедин, человек восторженный, проводивший все занятия в темноте. На экране наш бессменный лаборант Михаил Наумович демонстрировал с помощью эпидиаскопа картинки из книг. Когда зажигался свет и обнаруживалось, что какая-либо пара студентов далека от предмета лекции, к ним подбегал Василий Иванович с криком: «Виноват, виноват! А сейчас я вам покажу совсем восхитительную картинку». Перепуганные студенты не могли понять, в чем он виноват.

– Ах, вы уже пришли! А мы вас тут все ожидаем. Ну что ж, товарищи, мы можем начинать, – язвительно говорил Ираклиевич, преподаватель химии. – И, к тому же, должен вам заметить, что победителям олимпиад тоже рекомендуется соблюдать дисциплину. Запомните, что будь вы даже трижды олимпийским чемпионом, пропустив эту лекцию, вы зачета не сдадите.

Так встречал меня наш химик с кафедры грозного Лоханько. Оказывается, Виктор успел растрезвонить, что видел у меня грамоту победителя олимпиады юных математиков. Вообще на первых лекциях мне не очень везло. Однажды меня накрыл наш геодезист Ведуев за игрой в морской бой и запомнил это надолго. На экзамене он меня приветствовал так:

– А ну-ка посмотрим, как освоил теодолит-тахеометр наш уважаемый любитель военно-морских игр.

Но если химик и геодезист ограничивались шуточками, то Эйнгорн – наш математик, взял меня в работу серьезно и попросил сделать доклад «Теория детерминантов». Тема скучнейшая и к архитектуре не имеющая никакого отношения. Но отказать ему было неудобно. Эйнгорн был милейший человек, сильно напуганный кампанией против космополитизма. Слушая его лекции, я ему сочувствовал. Начинал он так:

– Сегодня мы займемся основами дифференциального и интегрального исчисления. Эту область математики разработали великий англичанин Ньютон и немец Ляйбниц. В соответствии с последними исследованиями Ляйбниц, в действительности, имел в молодости фамилию Лубинец и был чисто славянского происхождения.