Дом над Онего - Мариуш Вильк Страница 18

В Олонецкой губернии — если верить автору «Песен из Заонежья» — о республике имела понятие максимум пара сотен местных крестьян, просвещенных политическими ссыльными (обычно интеллигентами или питерскими рабочими). Республика — страна, в которой царя выбирают голосованием, — вот всё, что они об этом знали. Остальные видели в царе не только власть — карающую и притесняющую, — но и воплощение мудрости, способной разрешить проблемы национального духа.

— Он должен по думе делать, — говорили про царя.

То есть царь призван быть Разумом всей российской земли. Высочайшей Милостью и Истиной.

«Наружно же, — заканчивает письмо Клюев, — вид Олонецкой губернии крайне мирный, пьяный по праздникам и голодный по будням. Пьянство растет не по дням, а по часам, пьют мужики, нередко бабы и подростки. Казенки процветают, яко крины, а хлеба своего в большинстве хватает немного дольше Покрова. Девять зимних месяцев приходится кормиться картошкой и рыжиками, да и те есть не у всякого».

Ни прибавить, ни убавить.

* * *

На ветке сидит ворона, держит в клюве кусок сыра. Под деревом — лиса.

— Эй, ворона, будешь за Путина голосовать?

Ворона молчит.

— Ты что — оглохла? Я спрашиваю — будешь ты за Путина голосовать или нет?

Ворона молчит.

— Эй, — голос лисы делается строже, — в последний раз спрашиваю: будешь голосовать за Путина?

— Да! — каркает ворона. Сыр падает, лиса подхватывает его и убегает.

Ворона бормочет:

— Если бы я сказала «нет» — результат был бы таким же.

29 марта

Прилетели чайки… Вот уже двенадцатый раз я наблюдаю весенний прилет птиц на Север — десять весен на Соловецких островах в Белом море и вторая в Конде Бережной на берегу Онежского озера. И когда они появляются, я снова осознаю, что мир по ту сторону по-прежнему существует.

Прошлой зимой я чувствовал себя стариком Ноем, сидящим в ковчеге вместе со своим зверинцем, в котором заправляли коты: седая Мать-Ра и набоковская Ло, милашка Сетоо и тихоня Сеид, любопытная Саа-Ра, плакса Инь и шалун Ян… Когда Ло приглянулась одному типу из Петрозаводска (не иначе как любитель нимфеток), приблудилась Клякса… Прежде чем Юра Наумов забрал Яна в Еглово (мыши донимали), Мать-Ра снова родила двоих. Так что наших котов и Грабалу [66]не сосчитать, тем более что Инь скоро рожать. Кроме котов, в моем ковчеге зиму переплывали таракан Кузьма Кузьмич, в коробочке с дырками, сам един среди плесени (Слава утверждает, что он ею питается!), великое множество пауков, проспавших ее между оконными рамами (впрочем, они и по сей день спят — может, сдохли?), бесчисленные мыши и всякая неучтенная мелочь (к примеру, блохи в кошачьей шерсти). Перезимовали со мной эту зиму в ковчеге еще Домовой со свитой духов поменьше, чукотский Пеликен и Мария Египетская, один оборотень о двух лицах, две русалочки в одном теле, а также нечто, с виду напоминающее человека, а упорством — козла рогатого. И еще несколько существ, сотканных наполовину из яви, наполовину из слов. Вокруг ночь, словно библейский потоп, вместо воды — снег да лед. И все сковано морозом.

Лишь в апреле, когда чайки прилетают, — тает. Так что чайки — своего рода свидетельство того, что твердь по-прежнему существует. Наталья спрашивает:

— Разве не символично, что птицы отправляются на Север за любовью?

1 апреля

Начался Великий пост… Более того, уже есть и первая его жертва. В Великой Губе повесился мужик.

Говорят, ушел в многодневный запой, теща обнаружила, что зять пропил тушу бычка, приготовленную на продажу. Стукнула участковому. Тот спрашивает мужика: «Где мясо?» Мужик отвечает, что в сарае. И вроде пошел за доказательствами. Ждут… Жена плачет, теща потирает руки, участковый злится, что мужик ему голову морочит… А тот все не возвращается. Наконец терпение власти лопнуло. Милиционер схватил палку и бросился в сарай. А там на крюке вместо туши бычка висит мужик.

За полтора года, что я тут живу, в Великой Губе полезло в петлю одиннадцать мужиков. Вместе с этим вчерашним — уже дюжина. Дюжина жертв паленой водки! Не считая тех, что отдали концы за столом во время пьянки, и тех, что испустили дух на больничной койке, то есть всех тех, кто умер — более менее — естественной смертью.

В среднем получается, что каждые полтора месяца в насчитывающем около тысячи взрослых жителей поселке Великая Губа вешается один мужик.

Газеты бьют тревогу: по сравнению с прошлым годом жители Карелии стали пить больше на двадцать шесть процентов! Это не считая «спиртосодержащей жидкости», как тут эвфемистически называют паленую водку. Паша Ворон мне говорил, что сейчас водку делают из ракетного топлива.

— Все равно ж не летают, зачем им топливо?

Зато летают заонежские мужики — кто еще в канаве, кто уже на крюке. Паленая водка имеет одну странную особенность: трясти от нее начинает только на третий день. Неудивительно, что на второй день мужики подлечиваются — перед этим третьим.

Пьют запоями, но редко кто доживает до сорокового дня запоя. Таких в Великой Губе только двое, может, трое. Обычно умирают быстрее. Или их вытаскивают с помощью капельницы. Капельница стоит 250 рублей.

Пьют от безнадежности и плохого климата, пьют, потому что за свинцовыми тучами не видно неба или шалонник не стихает… Пьют, потому что нет работы или есть, но не та… пьют, потому что больше ничего не умеют!

5 апреля

Вчера, в Вербное воскресенье, мы поехали с Наташей к Саше Буркову на Волкостров за шкурой волчицы.

Солнце раскалило белую сковородку Онего так, что жир, отложившийся зимой на бедрах, заскворчал! Сизая линия леса подрагивала на горизонте (который, по словам Эльзенберга, в молодости является символом жизни, а в старости становится символом смерти…), белизну озера уже замарали желто-бурые полосы подходящей воды, тут и там над лунками склонялись черные фигуры рыбаков, а острова колыхались в облаках миражей. Весенний фирн [67]под лыжами шумел и искрился, мысль бежала вперед гончим псом. А потом возвращалась, словно проверяя, поспеваем ли мы за ней.

Волкостров — Волчий остров — издавна славится великолепными аметистами (несколько вошло в коллекцию царицы Екатерины II) и гордится мастерами «шитья» деревянных лодок, так называемых кижанок. Живущий там сейчас Николай Васильевич Судин с сыном, как и прежние мастера на Волкострове, не имеет себе равных во всем Заонежье. Но своим названием Волкостров обязан волкам. Потому что расположен на древнем пути волчьих миграций с одного берега Онежского озера на другой. Зимой, когда голод выгонял волков из заонежских дебрей и заставлял их искать жратву поближе к человеческим поселениям, хищники подбирались к краю восточной мандеры (в районе Сибова) и в их изголодавшихся глазах отражалось белое, огромное, пустое пространство Онего — которое им предстоит покорить. До западной мандеры они добирались под прикрытием островов: через Красное Поле, Шуневский, Волкостров и Клименецкий.