Созерцая собак - Ингер Эдельфельдт Страница 18

Пожалуй, во многих смыслах я был «несовременным». Тогда мало кто интересовался тем, что принято называть «прекрасным». Уже в те времена у меня сформировался идеал красоты, воплощенный в итальянском Ренессансе, который со всей своей верой в человеческие способности никак не соприкасался с идеальным современным обществом.

Я воистину был «миссионером», и чем больше сопротивления я встречал на своем пути, тем сильнее я веровал в необходимость своей миссии. Что же погасило мой энтузиазм? Могу сказать только одно: действительность во вторую очередь, а в первую — то, что я увидел себя на фоне успешной толпы.

Былой «юношеский максимализм» недвусмысленно наморщил нос в отношении моей политической несознательности. Должен признать, что одна только мысль о возможности политической дискуссии — возбужденные голоса, упрямое и тщеславное требование, чтобы окружающие приняли твою точку зрения, а возможно, не только окружающие, но и весь мир, — наполняла меня усталостью.

Неолиберальные идеи, процветающие сегодня, как сорняки, прибрали к рукам люди, не имеющие жизненного опыта и не понимающие человеческой мелочности и жадности. Одновременно с этим налоги рванули вверх, а общественное устройство ухудшилось.

В настоящий момент я всего лишь один из тех, кто надеется, что «они» не отнимут у меня пенсию!

Я считаю, что заслужил ее после того, как в течение стольких лет подавал на стол свою душу — в жареном и вареном виде, а также приготовленную по разным педагогическим рецептам, — чтобы пробудить к жизни омертвевшие вкусовые рецепторы.

35

«Перверсия» — что это значит?

Я собирался писать не об этом, а о том, как развивались наши отношения с Эллой, но эта мысль пришла ко мне, наверное, потому, что недавно я вспоминал о своей юности и о воинской повинности — тут-то и появился «призрак»: самый странный и, вне всякого сомнения, самый отвратительный человек из тех, что я встречал в своей жизни.

Думаю, лицо его можно было бы назвать «классическим», если б в его чертах и во взгляде не проглядывало бы нечто пронзительное и в то же время по-детски бессовестное.

Он был необычайно маленького роста, не больше чем метр шестьдесят пять, но при этом прекрасно сложен, что вкупе вызывало странное ощущение неприязни, потому что казалось, будто он принадлежал к другому биологическому виду или эпохе, а может, и вовсе не был человеком.

Звали его Макс, то есть Максимилиан Херрсеттер. Возможно, он сам придумал себе такое имя. По слухам, сейчас он работает хирургом.

Тогда мы оба были кандидатами в командный состав.

Сначала я почувствовал к нему какое-то инстинктивное отвращение, но потом услышал, что он любит музыку Палестрина; этот факт, помноженный на мое любопытство, и привел меня к Максу.

Должен признать, я всегда был очарован тем, что называют «границей между жизнью и смертью».

Позднее, как вы знаете по моим рассказам, у меня действительно появились основания об этом задуматься; возможно, мне даже хотелось об этом не забывать, но во времена службы в армии мои мысли постоянно крутились вокруг того факта, что тело может быть либо живым, либо мертвым, а разница между этими двумя состояниями зависела от целого ряда причин: от случая — слишком короткий шаг или, наоборот, слишком длинный, улыбка не тому, кому надо, неудачная ночь.

Ведь кожа такая тонкая, а скелет такой хрупкий и так далее. К тому же не стоит забывать, что есть люди, которые нарушили пятую заповедь и сделали непостижимое: они перешагнули, как сказал Макс, «границу».

Эти мысли наверняка покажутся вам пугающими, а может быть, примитивными. Или даже патетическими.

На самом деле я сам чувствую отвращение, почти тошноту, когда возвращаюсь к этим воспоминаниям.

Должно быть, у «душевно нездоровых» людей есть что-то, что влечет к ним других душевно нездоровых, потому что Макс с самого начала «унюхал» мои самые низкие мысли и тайны, хотя я в отличие от него не был так «откровенно и вызывающе» очарован людьми, перешагнувшими границу.

К насчастью, на свете есть люди, которые по-настоящему «злы». Или, быть может, их лучше назвать «испорченными»? Иногда в жизни приходится сталкиваться с такими людьми, и не факт еще, что после этой встречи останешься в живых.

Я понятия не имел, какое у Макса было детство. Он никогда об этом не рассказывал, словно никогда не был ребенком.

Зато он с удовольствием говорил об охоте и убое скота. Он мог произнести слово «мясо» так, что перед глазами тотчас вставали освежеванные, блестящие, неподвижные туши мертвых животных.

Макс рассказывал мне об одном князе, жившем в древней Персии — наверняка он сам его и выдумал, — который любил под пение и игру кастратов разложить свой гарем на освежеванных тушах животных, подстреленных на охоте и еще испускавших пар.

Он также показал мне точку на шее, куда, по его словам, можно особенным образом, сильно и быстро ткнуть пальцем, чтобы человек тотчас умер.

Он обладал интереснейшими познаниями в области фармацевтики и различных ядов, основал «клуб почитателей смерти», члены которого иногда занимались тем, что чуть ли не душили самих себя. Я понял, что меня тоже будут рады видеть в этом клубе — скорее, в качестве ученика. Интересно, может быть, Макс испытывал ко мне романтическое влечение с гомосексуальным оттенком, которое внушало мне неприязнь — не потому, что я принципиальный противник гомосексуализма, а просто потому, что меня самого к нему не влекло; я понимал, что Макса следует рассматривать как случай из клинической психиатрии.

Мне часто хотелось вернуть время назад и сделать так, чтобы мы никогда не встречались. Он мог внушить человеку мысль о том, что общепринятые правила морали и нравственности придуманы лишь затем, чтобы люди, которые сами не осмеливаются подумать, выполняли в этой жизни роль пешек. Человек, обладающий мужеством, по словам Макса, стоит в стороне от толпы и переступает все эти правила и границы, — разумеется, так, что никто его при этом не видит.

Он говорил мне: «Иногда на пути великих свершений стоит малодушие. Вот как, например, в твоем случае, Рагнар. Хотя люди предпочитают называть это „моралью“».

Он знал одну охотничью избушку и позвал меня туда, когда мы были в увольнении. Но я просто-напросто не решился идти с ним, ведь кто знает, какие границы он захотел бы перешагнуть, оказавшись там?

Каждый раз, когда я читаю газетный анонс о том, что молодая женщина была найдена разрезанной на куски, мои мысли невольно возвращаются к Максу, и я испытываю приступ тошноты и головокружения.

Надеюсь, вы верите мне, когда я говорю, что мысль, будто один человек может разрезать другого на части, наполняет меня отвращением, это просто не укладывается у меня в голове.

Макс говорил, что у него есть «подлинная фотография» мертвой голой женщины, лежащей в холодильнике. Не знаю, откуда она у него взялась.

Мне от всей души хотелось, чтобы Макс умер.