Животная любовь - Катя Ланге-Мюллер Страница 18

Мужчина за стенкой вдруг задышал громко, прерывисто, вздохи перешли в стоны и кряхтение. Может, ему сигарета нужна была, чтобы по-большому сходить, иначе ему никак, предположила я, но тут же заподозрила, что он занимается чем-то совсем другим. Не сами звуки, которые, во всяком случае поначалу, похожи были на стоны страдальца, у которого началась почечная колика, не то непрерывное сдавленное, слюнявое повизгивание, а тот постепенно ускоряющийся темп, усиливающаяся ритмичность этих звуков навели меня на мысль, что он наверняка занимается самоудовлетворением.

И только теперь в мою душу закралось подозрение, которое меня почти обрадовало, потому что если бы оно подтвердилось, то события последнего часа утратили бы свою загадочность; весь кошмарный клубок подчиненных разве что логике абсурда противоречий распутался бы, разбился бы на отдельные смысловые элементы, которые я смогла бы сохранить в памяти и затем с холодным интересом рассмотреть их подробно, один за другим, как части одного сложного целого, единого механизма, функции которого ты поймешь только тогда, когда разберешь его весь, до последнего винтика.

Стараясь дышать неслышно, со скоростью кадров замедленной съемки я соскользнула с крышки унитаза, на котором сидела, подобрав под себя ноги, словно лягушка на листе кувшинки, с тех самых пор, как появился этот человек. Я опустилась на пол, согнулась, стараясь по возможности избегать соприкосновения с унитазом, стенами и полом. Наконец, изнемогая от непривычных молчаливых усилий, я умудрилась встать так, чтобы удерживать равновесие, опираясь на пальцы левой ноги и правой руки, каждую минуту рискуя грохнуться. И на долю секунды я пошатнулась — я просто подумала в этот момент, что бы я делала со своими подозрениями, да при таких-то скудных акробатических способностях, если бы в кабинке не было этого десятисантиметрового зазора, — но мне все-таки удалось сохранить равновесие; я прижалась правой щекой к холодному кафельному полу и заглянула в соседнюю кабинку.

У меня нет слов, чтобы передать, насколько я была разочарована. Я увидела две щиколотки со свисающими синими штанинами и башмаки, которые, вопреки моим подозрениям, не имели ничего общего с полуботинками ржаво-рыжего цвета, — нет, это были рабочие башмаки на шнуровке, заляпанные известкой, с толстыми грязными подошвами.

Разумеется, я подумала и о том, что детектив мог применить хитрость, переобуться и переодеться, сменить только штаны и ботинки или всю одежду целиком, наклеить себе усы и превратиться в рабочего-строителя, но вот сами ноги были точно не его. Маленький размер ноги еще можно было замаскировать с помощью больших ботинок, хотя шаги в этом случае не звучали бы так твердо и энергично, как те, что я слышала, но ни при каких обстоятельствах невозможно было спрятать большие ноги в маленькую обувь — ведь в этом, собственно, и заключается вся интрига сказки «Золушка», — а у магазинного детектива нога была, ну, по крайней мере сорок четвертого размера.

Я замерла, с затаенным злорадством ожидая, когда нагрянет детектив. Мужчина, который, как я ни силилась разглядеть хоть что-нибудь еще, оставался для меня невидимкой и которого я, имея в качестве скудных улик синие штаны и грязные рабочие ботинки, стала считать маленьким, толстым электриком, продолжал стонать. Наконец раздался завершающий вопль, принесший облегчение нам обоим.

Мужчина поднялся, в последний раз спустил воду, вероятно, чтобы смыть окурок, относительно которого я питала некоторые надежды, считая, что по своей пролетарской привычке он просто-напросто швырнет его на пол, не загасив. Потом он открыл дверь и вышел.

Я снова осталась одна и радовалась, что могу выпрямиться, размять руки и ноги, спокойно вздохнуть и наконец-то пописать. Но пока я вот так сидела, прислушиваясь к себе самой, готовая в любую минуту замереть, и потом, когда дело было сделано и я решала для себя сложный вопрос, имею ли я право спустить воду из сливного бачка, который, как я уже слышала, исполнял свою работу с долгим шумом и грохотом, в голове у меня стали проноситься мысли одна ужаснее другой: куда подевался этот чертов магазинный детектив? сколько сейчас времени на самом деле? когда этот магазин закрывается?

И вдруг на совершенно пустом месте у меня перед глазами нарисовалась отнюдь не идиллическая призрачная картина: на лестничной площадке между вторым и третьим этажом в луже собственной крови, с неестественно вывернутыми руками, со сломанной шеей и раскроенным черепом лежит он, магазинный детектив. В окоченевшем левом кулаке с побелевшими костяшками он сжимает полупустой пластиковый мешок, а запястье другой руки сжимает врач, молча покачивая головой, не находя у пострадавшего никаких признаков пульса. Шофер «скорой помощи» курит, прислонившись к стене возле носилок, вокруг на положенном расстоянии сгрудились продавщицы с побледневшими лицами.

Я готова была разрыдаться, но глаза у меня оставались сухими и всё смотрели на дверь; призрачная картина бесследно исчезла, и дверь выглядела теперь как пустой экран в квартире у моих знакомых, когда все отпускные слайды уже показаны и включили свет.

Глубокая тишина, нарушаемая лишь шумом, бульканьем и гудением жидкостей и газа по трубам, мерцание непроизвольно подмигивающего неонового света, который окрашивал мое тело в цвет подтаявшего рыбного филе, желание курить, ставшее в какой-то момент неистовым, а потом ослабевшее и непостижимым образом превратившееся в воспоминание, тающие облачка надежды на избавление, на конец этого ожидания — все это погрузило меня в какое-то меланхолическое состояние, исполненное противоречивой гармонии, я была и йогом, и гипнотизером в одном лице.

Стараясь избежать излишнего напряжения от и без того уже до болезненности заостренного слуха, я попыталась опять вызвать к жизни призрачные картины на двери кабинки. Я почти смежила веки, так, чтобы взгляд сквозь ресницы потерял четкость, надавила на глазные яблоки, добилась того, что в глазах заплясали огненные точки, и провела мысленные линии между этими точками. Получались странные воображаемые силуэты, в которых я попыталась угадать реальные образы: вот магазинный детектив, вот телефонистка, вот мои колготки, джемпер, туфли — все это в каком-то сумасшедшем сплетении; но фантазии у меня явно не хватало, особенно на сцены эротики, поэтому мимолетные картины оргий тут же снова превращались в гораздо более понятные мне картины, изображавшие детектива со сломанной шеей.

Какое-то время мне удавалось сконцентрироваться на этих вымученных, малоутешительных галлюцинациях, чтобы убить несколько мгновений вечности, но реальность, не менее абсурдная, моментально уничтожала мои выморочные призраки, словно выводя их какой-то кислотой. Ведь дверь туалета так и оставалась дверью туалета, помойное ведро было по-прежнему пустым, а я так и сидела голышом, совершенно одна.

Хорошо понимая, что я не в состоянии ни точно, ни хотя бы приблизительно определить, сколько я уже здесь сижу, я постаралась восстановить в памяти все события начиная с трех часов, когда я ехала в трамвае, и у меня получилось, что в универмаг я вошла часа три назад. Мне сразу стало не по себе: ведь если сейчас действительно около шести часов, то вот-вот начнется моя смена на комбинате, а универмаг сейчас должен закрыться.