День дурака - Иосип Новакович Страница 18

Ивану нравилось считать себя одиноким волком, которому никто не нужен, тем не менее он искал компанию в интернациональном учреждении, в кабаке, который отличается тем, что где его ни открой, пусть даже в большом городе, он вскоре приобретает какой-то местечковый провинциальный оттенок и, если функционирует достаточно долго, становится последним прибежищем живого фольклора. А мертвый фольклор, разумеется пылится в затхлых музеях. Обычно Иван пил пшеничное пиво, хотя если дискуссия затрагивала серьезные вопросы, например сравнение коммунистического империализма и капиталистического, то он предпочитал водку. Иван любил изображать из себя вдумчивого человека, охотно обсуждающего политику и философию, но стоило ему вступить в разговор, как он входил в раж. Ему редко нравились собственные суждения, а еще меньше – чужие. Когда кто-то говорил больше, чем он, Иван отказывался слушать. Чем сильнее развязывался язык у его собутыльников, тем больше Иван пил и молчал, пытаясь время от времени перевести разговор на другую тему. Когда кто-то задавал ему вопрос, Иван слушал ровно столько, чтобы придумать встречный вопрос и, если не получал на него ответа, задавал еще один, и еще, желая привести товарищей в ловушку противоречия сократовским методом, хотя в отличие от Сократа искал не истины, а превосходства власти.

Ему то и дело удавалось указывать товарищам, что они противоречат сами себе – замечание столь безобидное, что приятели смеялись ему в лицо и называли педантом. Зачем противоречия в марксистском баре? Пока работает отрицательная диалектика, противоречие – это признак здоровья, знак того, что мыслительный процесс идет полным ходом. А вот если все находится в гармонии, то у вас проблемы, ваши мысли инертны, буржуазны, однобоки, мертвы.

Однако больше всего по его интеллигентскому тщеславию било то, что если речь заходила о футболе (иногда дискуссия была весьма примитивной), он оживлялся и расслаблялся. В футболе едва ли присутствует какая-то закономерность (кроме той, что более богатая команда обычно побеждает, и хорваты болеют за хорватскую команду, а сербы – за сербскую), а значит, в споре победить невозможно.

Но все же Иван не оставлял попыток поговорить на серьезные темы, особенно после второй стопки водки. И однажды вечером он блеснул, по крайней мере сам он считал именно так. Он выступил с обличительной речью в адрес Маркса, Ленина, Сталина и Тито – причем первых трех обвинял открыто, а последнего косвенно – и вместе с другими прогрессивными представителями рабочего класса восславил капитализм.

– В Голландии, если тебя увольняют, то выплачивают пособие целых семь лет подряд, причем почти такое же, как твоя зарплата. А в нашем прогнившем социализме если ты уволен, то тебе конец! И это называется диктатурой пролетариата!

Когда кто-то упомянул об инфляции, Иван заорал:

– Инфляция! Разумеется, у нас есть инфляция, как же еще! Никто не работает, зато все жрут. Начальники воруют и переправляют деньги на счета в швейцарских банках!

Иван забыл, что он тоже крадет все, что попадается под руку в школе и местном литейном цехе, где он вел практические занятия для старшеклассников: неоновые лампы, горючее, карандаши, гаечные ключи, сварочные прутки. На самом деле Иван увлекся и выражал свои взгляды совершенно открыто:

– Знаете, правительство должно быть хорошей штукой. Американцы и немцы не нарадуются на свое правительство. Они считают, что рецепт счастья заключается в том, что ваши желания и действия должны совпадать с желаниями и действиями правительства. Поэтому немец или американец будет пытаться заставить свое правительство работать на него, защищать его и будет несказанно счастлив с оружием в руках защищать этот чудесный симбиоз. И если у него заведутся лишние деньги, то он вложит их в правительство, купив правительственные облигации. Несмотря на то что у правительства долгов на триллионы долларов, то есть вообще-то оно банкрот. Американец будет восхвалять частное предпринимательство, но деньги вложит в правительство. А мы, жители Восточной и Центральной Европы, особенно славяне, считаем свои правительства самыми плохими в мире. Мы стыдимся их, и, как правило, правительства тоже стыдятся нас, пытаясь исправить нас статистически, скажем, заставить н больше работать и меньше пить, чем сейчас M же считаем, что на пути к счастью нет серьезнее препятствия, чем правительство. И даже если наша власть беременна демократическим потенциалом, например инициативой о самоуправлении рабочих, мы не пойдем на собрание, если нас не загонят из-под палки. На выборах мы обводим любое имя не глядя, просто назло. Для славянина нет вещи отвратительнее, чем выборы. Мы питаем отвращение к тому, чтобы доверить кому-то представлять наши интересы. Как мы можем выбрать абсолютно незнакомого человека, о котором априори знаем, что он просто выскочка и карьерист? Поэтому мы сидим на рабочих собраниях, где и должна вершиться демократия, мечтая о сексе и драках.

Единственная польза от нашего правительства – его можно винить за наши личные промахи. А правительство, в свою очередь, обвиняет нас во всех грехах и время от времени пытается изменить нас и реформировать, контролируя нас и бросая нас в тюрьмы. Вот такой парадокс – у свободолюбивого народа нет свободы.

Очень плохо, что мы не умеем обращаться с правительством, поскольку работающее правительство – это прекрасный организм. Парламент работает как мозг, а простые рабочие как красные кровяные тельца. Разумеется, дипломатов, служащих в дипмиссиях за границей, можно сравнить с пенисом, а секретарш этих самых дипмиссии, привечающих иностранных дипломатов, – с влагалищем. Армия – это лейкоциты, готовые отторгнуть любые инородные тела, пытающиеся вторгнуться в организм. Особые клетки иммунной системы – полиция, которая отвечает за болезни, вместо того чтобы атаковать чужеродные организмы, атакует свой собственный, тогда получается некое подобие лейкемии и туберкулез кожи – полицейское государство, которое мы собственно и имеем.

Тема организованной власти буквально загипнотизировала Ивана. Чтобы посмотреть, какой эффект произвела его речь на товарищей. Иван остановился и сделал большой глоток теплого пива. Какой чудесный момент, подумал он, как я разошелся, и я так счастлив, если можно вообще описать свое состояние таким глупым словом.