Год в Касабланке - Тахир Шах Страница 18

— И?..

— И когда вы зайдете в дом, пламя вас не коснется.

Человек с ослом, запряженным в повозку, облюбовал место возле нашего дома, чтобы продавать плоды кактуса. О том, что он прибыл, мы узнавали по его трескучему голосу. В этом было что-то успокаивающее. Мы махали руками в ответ на его приветствие, сидя на веранде. У нас над головами проносились стаи белых ибисов, их было хорошо видно в близившихся сумерках. Птицы летели к морю, в направлении заката, их крылья отливали золотом. Я никогда не видел ничего более красивого.

Однажды осенним утром густой соленый туман пришел с Атлантики подобно дыханию дракона. Он опустился на Дом Калифа, на сад и заглушил суету трущоб. Не теряя времени, Хамза бегом открывал все двери и окна нараспашку. Туман бесшумно проникал в сам дом. Я был в душе, когда Хамза забежал ко мне и распахнул окно.

— Туман принесет барака, — пояснил сторож. — Благословение на наши головы! Он очистит дом!

К полудню туман рассеялся под воздействием солнечного тепла. Казалось, колдовские чары разрушились и вернулась реальность. Для меня в доме ничего не изменилось, но Хамза был уверен, что произошло некое чудесное превращение.

— Дом пахнет по-иному, — сказал он. — Я работаю здесь долгое время и чувствую это.

Я заметил, что не могу согласиться с ним, поскольку туман образуется за счет испарения влаги и не имеет ничего общего с очищением, барака или джиннами.

В обычной обстановке сторож стал бы оспаривать мое мнение. Но сейчас он засунул руки в карманы и сквозь зубы сказал:

— Конечно, мсье Тахир. Вы правы.

На следующий день Зохра прибыла в Дар Калифа вся в слезах, с покрасневшими глазами. Я спросил ее, что произошло. Но девушка лишь отмахнулась от меня.

— Все в порядке, — ответила она, сморкаясь в платок. — Не о чем беспокоиться.

Но когда я повторил свой вопрос, Зохра уже не могла сдерживаться, боль вылилась через край.

— Все кончено, — сказала она, рыдая у меня на плече. — Юсуф бросил меня. Он разорвал нашу помолвку и ушел к другой.

Я промычал что-то сочувственное. Зохра утерла лицо шарфом.

— Зачем только я поверила ему, — сокрушалась она. — А ведь Амина предупреждала меня.

— Кто она такая, Амина?

Зохра испуганно посмотрела на меня, словно проговорилась по ошибке.

— Ну… э… В общем… это одна подруга, моя очень хорошая подруга.

Я поинтересовался, живет ли ее подруга в Касабланке.

И опять Зохра непонятно почему сильно смутилась и пояснила:

— Она не совсем обычная подруга.

— Не совсем обычная. В каком смысле?

Зохра прекратила плакать и ненадолго задумалась.

— Амина — не совсем обычная подруга, — повторила девушка. — Видите ли, она — джинн.

Хичам Харасс переехал в Касабланку двадцать лет тому назад, когда трое его детей выросли, а его карьера почтового служащего закончилась. С годами у него появилось чувство привязанности к городу, однако, как почти все жители Касабланки, он одновременно испытывал чувство стыда за него.

— Касабланка — французское детище, — сказал он мне во время одной из первых наших бесед. — Здесь все французское, от кранов в ванной до длинных бульваров. Это вызывает удивление, но это не Марокко.

Я спросил его, где можно найти настоящее Марокко. Глаза Хичама загорелись.

— Настоящее Марокко, — сказал он, облизывая высохшие губы языком, — о, это на юге, далеко на юге, где я родился.

— А где именно?

— Три дня пешком от Агадира.

— И почему вы уехали с родины?

Филателист потер одну о другую свои опухшие ладони.

— Да все ведьма виновата, — сказал он с широкой улыбкой.

В раннем детстве Хичам Харасс пас овец, принадлежавших его семье, на пыльном клочке почти голой, окруженной кактусами земли. Он жил с родителями, пятью братьями, сестрой и тремя собаками в доме, выстроенном из вынесенных прибоем и собранных на берегу Атлантики деревянных обломков. Жизнь их семья вела простую и не богатую событиями. И вот однажды к ним забрела сехура, колдунья.

— Она сказала, что я умру в следующее полнолуние, если родители не отдадут меня первому встречному незнакомцу. Родители, конечно, загрустили, поскольку мне было всего лишь семь лет, но поверили этой женщине.

Хичам замолчал, наблюдая, как его трехногий пес неспешно зашел внутрь и пристроился рядом с хозяином.

— И они отдали меня.

— Кому?

— Человеку по имени Айман. Он продавал металлический лом со своей телеги. И проходил через нашу деревню. Ему нужен был помощник. Вот так я и оказался с ним.

Филателист снова умолк. Он посмотрел на меня таким твердым взглядом, словно собирался поведать что-то очень важное.

— День, в который я покинул свою деревню на заднике телеги с металлическим ломом, — сказал он, — стал первым днем моей жизни.

Поздним сентябрьским утром я смотрел сквозь огромные резные кедровые двери, сидя в том месте, которое в будущем должно было стать библиотекой. Я мог наслаждаться видом сада во внутреннем дворике часами напролет. Я наблюдал, как солнечный свет пробивается сквозь слои пальмовых листьев, как плющ преодолевает препятствия на своем пути. В центре сада росла прекрасная финиковая пальма. Высотой она была два с половиной метра или даже больше. Ее раскидистые листья отбрасывали зубчатую тень на побеленные стены. Внизу под пальмой стоял садовник и размахивал топором. Он что-то кричал дереву по-арабски.

— Не смей рубить эту пальму! — воскликнул я.

Садовник, единственный из всех работников, кто по-настоящему боялся меня, опустил топор и замахал обеими руками у своей груди.

— Мсье Тахир, — прошипел он весьма недовольно. — Никто и не собирался рубить дерево — я просто его пугаю.

— Это еще зачем?

— Я делаю это ради вас.

Я ничего не понимал.

— А какой мне в этом толк?

— Если дерево подумает, что его могут срубить, — хитро пояснил садовник, — то ради своего спасения оно даст самые вкусные финики из всех, что вам приходилось пробовать.

Но тут во двор вбежал возбужденный Хамза.

— Началось! Началось! — кричал он.

— Что началось?

— Они начали сносить трущобы!

Я залез на крышу, чтобы сцена действия была видна целиком. Пара бульдозеров-развалюх пыхтела по центральной дороге бидонвиля. За ними в маленьком белом автомобиле с арабской вязью на дверях следовал представитель властей. Обычно мирные, даже апатичные, сегодня жители лачуг проявляли бешеную активность. Женщины со страшной скоростью срывали с веревок сушившееся там белье; продавцы овощей упаковывали свой товар, а школьники гурьбой обеспокоенно носились по узким переулкам.