Аномалия Камлаева - Сергей Самсонов Страница 18

— Вы совсем не пьете, странно, — говорит ему один из медбратьев.

Толпа отдыхающих тем временем дополнительно разоблачается; изобильные телеса, затянутые в купальники, погружаются в бурлящую воду. Расслабляются, предоставляя крутящимся мышцам источника делать оздоровляющую, массажную работу. И хотя здесь вырублены в достаточном количестве отдельные ячейки, уединенные купальни на одного, почти все предпочитают резвиться в общем бассейне. И если это, в общем-то, закономерно и естественно для какой-нибудь отдельно взятой фамилии, для главы семейства и мамаши с двумя дочерьми и сыном, то возня полусотни совершенно чужих друг другу людей выглядит почти непристойной. То же самое, что со стаканами и с питьем. Упиваются тем, что водные мышцы источника никогда не потеряют своей упругости, бьют руками что есть силы, подгребают клокочущую воду к себе, поднимают брызги, расшвыривают, с преувеличенным, показным, демонстративным блаженством выливают на себя, растирают по лицу, по груди, по шее — одним словом, тратят. Тратят то, чего потратить нельзя. С материнским молоком впитавшие идею «прайваси», сбились в кучу, как плебейское стадо, совершенно как тетки в мясном отделе гастронома, совершенно как алкаши при осаде винно-водочного. Выходит, что уровень обеспеченности ничего не меняет. Выходит, из обеспеченности не всегда возникает способность ценить, из которой в свою очередь возникает уровень культуры. Никакая обеспеченность в том случае, если она неблагодарна, не обучится сдержанности и разборчивости, не обучится тому самому пресловутому свободному выбору. Как только кинешь им, как кость, что-нибудь бесплатное, тотчас обезумеют и набросятся, начнут потреблять, обладать без разбора. Будь то храмы-дворцы и египетские пирамиды, будь то здешняя горячая ключевая вода, будь хоть что — без разницы. Они будут упиваться самой возможностью обладать, а не качествами, не достоинствами того, чем обладают. Беспардонность и беспородность, слуги, занявшие место господ в отсутствии господина.

— …Приветствую, мэтр! Я вам не помешал?

Здесь, в Tamina, Камлаеву поневоле приходится общаться с французским культурологом Фуке. Остроносый этот человечек — с рахитичным тельцем и непомерно крупной головой — сразу же почуял в нем «родственную душу». Разумеется, Фуке разбирается во всем — от Ветхого Завета до современной экономики культуры, от актуального искусства до поставангардной музыки. Фуке — как нескончаемый «Полет шмеля» — зудит и зудит над камлаевским ухом.

— Ваш последний технический метод я позволил бы себе определить при помощи термина «combines», позаимствовав его из определения коллажных работ Раушенберга. Это определение, конечно, грешит известной неточностью, но вы и сами, должно быть, не будете отрицать принципиально важных параллелей между вашими интуитивными нагромождениями и пестрыми коллажами скандального американца.

Нет, Камлаев не будет отрицать.

— В результате искусных манипуляций автора — то есть вас, уважаемый мэтр, — все эти автоответчики, вокальные сэмплы, механические звуки непонятного происхождения внезапно сворачиваются в плотный, но отнюдь не спутанный клубок тончайших звуковых нитей, путь каждой из которых практически невозможно проследить, что для вас является моментом принципиальным. Ведь, по сути, последние ваши создания являются звуковым выражением той гипернасыщенной информационной сферы, в которой мы все обитаем. А что характерно в первую голову для современной информосферы? Это прежде всего ничем не ограниченное количество сиюсекундных информационных поводов. Которые, заметьте, возникают одновременно. Возьмите ваши звуковые нити, ни одна из которых не поддается отслеживанию от начала до конца, и динамическое развитие того или иного информационного сообщения, и вы обнаружите между ними много общего. Количество сообщений в каждую единицу времени настолько велико, что ни одно из них не может быть воспринято вполне, от начала до конца. В сущности, смысл каждого отдельно взятого месседжа для нас уже не важен. Нам не важно понимать, что именно происходит на самом деле, для того чтобы чувствовать себя укорененными в реальности. Куда более существенным для нас является непрерывное поступление новой информации, новых месседжей, и этот непрекращающийся информационный шум как раз и создает для нас единственно достоверную реальность. А что такое шум? В определенном смысле и вне всякого сомнения, шум — это музыка. И пусть этот шум прежде всего является достоянием визуальных практик, и пусть он предстает перед нашими глазами мельканием беспрестанно сменяющих друг друга картинок, но по сути своей, по внутренне присущим ему качествам он остается, главным образом, музыкой.

Мы говорим об эфире, о среде, о силовых полях, и все это никоим образом не может быть обеспечено визуальными искусствами. Визуальное приковано к плоскости, к поверхности и в силу этого не может охватывать, наполнять… Таким образом, будучи наделенной всеми преимуществами визуального, информосфера суггестивно представляет собой именно звучание.

О, разумеется, это весьма специфическая музыка, которая едва ли имеет что-то общее с принципом композиции как таковым. Во-первых, эта музыка не может быть зафиксирована при помощи линейной нотации, поскольку по самой своей природе она будет противиться всякой зафиксированности, ведь суть ее в вечной изменчивости, в постоянном обновлении информационных поводов. И если ее составные звучащие элементы по сути остаются неизменными, то принципы их комбинации, совмещения, наложения, склейки постоянно меняются. Одним словом, эти элементы постоянно составляют разные комбинации: наводнения, сексуальные скандалы, известия о терактах и прочие жареные факты каждую секунду образовывают все новые и новые сочетания, что дает нам иллюзию движения, развития, на самом деле мнимого.

Во-вторых же, такое огромное количество одновременных звуковых сочетаний попросту не может уместиться в рамках одной партитуры. А стало быть, в данном случае мы имеем дело с принципиально бесписьменным видом музыки. Чтобы зафиксировать ее, вам понадобилось бы сразу множество нотных листов, на каждом из которых была бы записана самостоятельная партия. Ну это все равно что оказаться в студии со множеством телеэкранов, по каждому из них транслируется своя программа: там-то там-то футбол, вот здесь ночной порноканал, а вот здесь — заседание Европарламента. Для того чтобы увидеть все эти партии одновременно и свести их в единое произведение, нужно обладать такой способностью, какой обладает, к примеру, фасетчатый глаз стрекозы. Таким образом, налицо факт графической рассредоточенности, визуальной расфокусированности.

Принципиально важным является сам факт ее звучания, а вовсе не ее эстетические достоинства, не глубина, не стройность и не тому подобные вещи, по которым мы можем судить о ее красоте и силе. Она может быть и уродливой, и деструктивной… И что самое важное, она может быть и просто никакой, безликой и аморфной, как амеба, но это никоим образом не отразится на нашей вере в реальность.

В заключение скажем, что музыка информосферы не способна выражать идеи порядка; в данном случае мы, безусловно, имеем дело со звучащим хаосом, который не поддается композиторской организации. Вы же с вашим чутьем и несомненной прозорливостью, как один из наиболее чутких и восприимчивых к современности художников, сознательно работаете с силовыми полями информосферы, при помощи определенных процедур помещая мертвую, «никакую» музыку в пространство освященного традицией искусства. Этим самым вы как раз и навлекаете на себя упреки в сочинении антимузыки, в эстетическом фашизме, в акустическом терроре и тому подобным вещах. Вы со мной согласны?