Один толстый англичанин - Кингсли Эмис Страница 18

Что до чтива, которое он прихватил с собой в дорогу, то с этим дело обстояло намного хуже. Ему следовало помнить, что «Нью-Йорк Таймс» живет тем предубеждением, будто все желают знать все и обо всем. Информация, как и следовало ожидать, отмеривалась поистине нищенскими порциями. Им бы держаться того, в чем они сильны или, по крайней мере, что традиционно было их темой, – как это делают «Тайм», «Лайф» и иже с ними, – вместо того чтобы пытаться подражать лондонской «Таймс». Ну и совсем уже кошмар – «Небо мигунов». Казалось, не будет ничего страшного, если он заодно с «Нью-Йорк Таймс» прихватит роман и просмотрит по дороге, вместо того чтобы попусту пялиться в окно (с неизбежным риском увидеть то, что за ним откроется). Недавние его слова, брошенные Автору всех авторов, что, мол, именно это его творение наверняка дрянь, в сущности, были, как он считал в данный момент, не более чем просто фразой; точно так же можно было бы сказать обратное, подобно тому как исключительно из вежливости говорят, соглашаясь, «пожалуйста», когда уже некуда деваться, – как говорят, ладно, налейте того-то или того-то, когда приглашают выпить. Роджер со смешанным чувством читал первые две главы мечеровской стряпни. Мучительней всего было ощущать себя человеком, который обнаружил, совершенно неожиданно для себя, что сегодня у него отобрали его кусок хлеба.

И дело не в том, что роман Мечера был хорош. Сама принадлежность Мечера к народу, который, всему вопреки, дожил до нынешнего столетия, была гарантией того, что так оно и окажется. Еще до «Клариссы» нечто подобное присутствовало у Афры Бена и Даниеля Дефо (конечно, не в «Робинзоне Крузо» и не в «Молль Флендерс», а в «Полковнике Джеке»), что уж говорить о временах после них. Нет, не в том было дело, а в боязни остаться без работы, когда он понял, что, если его издательство не возьмет роман, дюжина других ухватятся за него и книга будет иметь успех. Ему уже мерещились будущие громкие анонсы в газетах: «Невероятно беспощадное и в то же время проникнутое глубоким сочувствием изображение человека в современном мире», – Филип Тойнби. «Может быть, одно из четырех наиболее взвешенных и авторитетных произведений, которые подарила нам нью-йоркская школа неоготического метафантастического романа», – «Таймс литерари сапплмент». «Это обжигающая, испепеляющая, ранящая книга, книга – баллистическая ракета, которая вознесет вас, и швырнет наземь, и раздавит…» – «Йоркшир Пост».

Тем не менее у него было большое искушение отклонить роман и официальным образом сообщить, что существует такого рода успех, которого всякому, считающему себя порядочным, издательству следует избегать, и гордиться тем, что не опубликовало подобную книгу. В издательстве, где подвизался Роджер, подобные вещи легко проходили. Что неудивительно, имея такой, как у них, круг читателей, мало что смыслящих в литературе. Но недавно Роджер сам способствовал тому, что его авторитет борца за качество и против банальной прибыли пошатнулся, когда он выступил против публикации первого романа молодого автора из Вест-Индии на том основании, что тот «влюблен в зло», и выступил успешно, добившись, чтобы роман отвергли. Вскоре после этого роман, выпущенный соперничающим издательством, не только разошелся миллионным тиражом в первые полгода, был переведен на все главные европейские языки, а также на японский, и права на его экранизацию были проданы за рекордную сумму, но к тому же получил две престижные международные премии и заслужил лестные оценки Сартра, Альберто Моравиа и Грэма Грина. Все это было бы еще ничего, но пошел слух, что книга на раннем этапе была отвергнута не столько потому, что ее автор возлюбил зло, сколько потому, что Роджер невзлюбил ее автора и даже того хлеще. Участники многолюдного приема в отеле «Мейда-Вейл» стали свидетелями бездарного спора между чернокожим и белым о судьбе молодых африканских государств. Чернокожий оппонент мгновенно исчерпал свои аргументы, когда чистокровный англичанин (Роджер) боднул его в живот.

Больше всего раздражало Роджера, в частности, то, что в романе, вопреки его ожиданиям, не оказалось ни единого персонажа из тех, которых так любит американская литература. Тут, правда, были слепые и негр со странностями, но их не окружали непременные некрофилы-паралитики, жокейского роста гиганты секса, кастраты-эксгибиционисты, безрукие адепты секты хлыстов и прочая мразь. Страницы мечеровского романа были населены обыкновенными людьми: лавочниками, прохожими, жителями Новой Англии, соседями, студентами-старшекурсниками, чьими-то дядьями. Присутствовал и сюжет, в котором читателям было вполне по силам разобраться, и живые диалоги. Ладно, не беда! Подходя к «Миранде», Роджер утешал себя мыслью, что даже если его издательство возьмет роман, это не сулит Мечеру большой радости. Скупая реклама, экономия на пробных оттисках, предупреждение, что первый тираж будет как минимум на десять тысяч экземпляров меньше, чем могло бы обеспечить большинство из конкурирующих издательств, – вот что ждало Мечера. Но почему, о, почему, вопрошал он Всеблагого, это должно было пасть на его голову?

«Миранда» оказалась выходящей на две улочки маленькой лавкой, зажатой между двумя другими: гастрономической и винной. Что ж, именно этого он и ожидал. Он заглянул внутрь, мимо полок с мохнатыми галстуками и неровных стеллажей с туфлями и сандалиями, настолько уродливыми, что сразу было видно – самопошив. На треугольных полках красовались бракованные стекло и керамика разного размера и непонятного назначения. На камышовых циновках, кое-где покрывавших пол, кучками стояла кованая металлическая посуда, в какой человек очень занятой или очень безразличный мог при случае вскипятить воду или даже сварить суп. Хотя день был пасмурный, на окнах были опущены зеленые и белые жалюзи, и внутри царил полумрак. Тем не менее в глубине лавки определенно можно было различить нескольких женщин.

Роджер решительно переступил порог с мыслью, что перед ним нью-йоркский офис Калибана или, может, лучше Стефано, а коль не так, то он, наверно, дрыхнет здесь где-нибудь в углу пьяный. К Роджеру вышла девушка восточной внешности, которая была бы вполне недурна, если бы не столь глубоко посаженные глаза.

– Добрый день, сэр, что я могу показать вам сегодня?

Хотя Роджер и испытал облегчение оттого, что, по всей видимости, ему не придется насиловать язык американским произношением, все же он предпочел бы, чтобы вопрос прозвучал не столь безупречно по-американски. Однако он тут же ответил деловым и бодрым, как ему казалось, тоном:

– Добрый день. Я бы хотел, если это возможно, переговорить с миссис Эткинс. Пожалуйста, не будете ли вы так любезны передать ей, что ее ждет мистер Мичелдекан?

Секунды полторы девушка пялилась на Роджера и наконец ответила:

– Конечно, я буду так любезна передать ей. Минуточку подождите. Пожалуйста. – Тон ее был далеко не столь дружелюбен, как прежде. Она еще раз взглянула на него и ушла.

Роджеру не впервой было встречаться с такой реакцией. Здесь считалось, что ежели ты говоришь как англичанин, так непременно должен быть гомосексуалистом, что свидетельствовало лишь о том, что в глубине души они сомневались в собственной мужественности. Правда, девица была девицей, а не мужчиной, но принцип был именно таков.

Раздвинув стеклярусные занавеси, к нему вышла средних лет негритянка ростом в шесть футов и черная, как антрацит. У него отвисла челюсть. Черт, не может того быть… Да нет, конечно нет. Вообще-то, подобные вещи очень помогают: раса или цвет кожи как непредвиденная переменная величина, которую следовало добавить к приметам Молли Эткинс. При том, что в лавке присутствовали краснокожие индианки и индийские женщины, одна или две бушменки, он был уверен, что легко сумеет узнать Молли Эткинс, хотя единственно, что он знал о ней точно, это ее рост: от четырех футов шести дюймов до шести футов и что лет ей было от двадцати пяти до пятидесяти.