Шлюхи-убийцы - Роберто Боланьо Страница 18

Бесцельно прошагав много часов, Б возвращается в гостиницу. Он прекрасно себя чувствует. Он чувствует себя отдохнувшим, и ему хочется почитать. Чуть раньше, сидя на скамейке в сквере Людовика XVI, он тщетно пытался расшифровать графизмы Лефевра. Задача трудная. Лефевр рисует свои слова так, словно буквы — это волоконца травы. Кажется, что эти слова колышет ветер, ветер, прилетевший с востока, луг, покрытый травой разной высоты, конус, который рассыпается. Пока Б их разглядывает (потому что первое, что надо сделать, — это слова разглядеть), он вспоминает, будто видит в кино, затерянные поля, где он еще подростком — было это в Южном полушарии — рассеянно искал клевер с четырьмя листиками. Потом ему приходит в голову, что, пожалуй, воспоминание пришло из фильма, а не из его настоящей жизни. С другой стороны, настоящая жизнь Анри Лефевра потрясающе проста: он родился в Мануи-Сен-Жан в 1925 году, умер в Брюсселе в 1973-м. То есть он умер в том же году, в каком чилийские военные устроили переворот. Б начинает вспоминать 1973 год. Не получается. Он слишком много прошагал пешком и на самом деле, хотя и чувствует себя отдохнувшим, устал, и ему надо поспать и поесть. Но заснуть Б не удается, поэтому он решает пойти в ресторан. Он одевается (потому что был голым, хотя совершенно не помнит, когда успел раздеться), причесывается и спускается вниз. Обедает Б в ресторане на улице Дез-Эколь.

Неподалеку сидит женщина — она тоже обедает одна. Они обмениваются улыбками и выходят вместе. Он приглашает ее подняться к нему в номер. Женщина соглашается без малейшей заминки. Она о чем-то говорит, и Б наблюдает за ней, словно через завесу. Он слушает вроде бы внимательно, но до него почти ничего не доходит. Женщина перескакивает с одного на другое: дети качаются на качелях в парке, старушка сидит и вяжет, движение облаков, тишина, которая, по мнению физиков, царит во внешнем пространстве. Мир без звуков, говорит она, где даже смерть беззвучна. В какой-то миг Б спрашивает ради поддержания разговора, чем она занимается, и женщина отвечает, что она проститутка. А, очень хорошо, говорит Б, но говорит он это лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. На самом деле ему все равно. Когда женщина наконец засыпает, Б берет «Луна-парк», который валяется на полу, едва ли не под кроватью. Он читает, что Анри Лефевр, родившийся в 1925 году и умерший в 1973-м, провел детство и юность среди природы. В маленьком городке среди темно-зеленых бельгийских полей. Потом умер его отец. Мать, Жюли Нис, снова вышла замуж, когда сыну исполнилось восемнадцать лет. Отчим, весьма веселый господин, называл его Ван Гогом. Не потому, понятное дело, что ему нравился Ван Гог, а чтобы поиздеваться над пасынком. Лефевр ушел из семьи и начал жить один. Но очень скоро возвратился к матери, рядом с которой ему суждено было прожить до самой ее смерти — до июня 1973 года.

Через два или три дня после смерти матери тело Лефевра находят рядом с его письменным столом. Причина гибели: он проглотил целую горсть каких-то таблеток. Б встает с постели, открывает окно и смотрит на улицу. После кончины Лефевра обнаруживается пятнадцать килограммов рукописей и рисунков. Très peu de textes «publiables», [12]как говорится в короткой биобиблиографической заметке. В действительности Лефевр напечатал при жизни только одну работу: Phases de la Poésie d’André du Bouchet [13]— напечатал под псевдонимом Анри Демануи в журнале Synthese, номер 190, в марте 1962 года. Б воображает Лефевра в его городке Мануи-Сен-Жан. Воображает, как тот, шестнадцатилетний, наблюдает за немецким грузовиком, в котором сидят только два немецких солдата, они курят и читают письма. Анри Демануи, Анри из Мануи. Тут Б оборачивается и видит, что женщина листает журнал. Мне пора идти, говорит она, не поднимая глаз от журнала и продолжая перелистывать страницы. Ты можешь остаться здесь, говорит Б без особой надежды в голосе. Женщина не говорит ни да ни нет, она просто встает и начинает одеваться.

Следующие дни Б посвящает блужданиям по парижским улицам. Иногда он натыкается на двери какого-нибудь музея, но никогда туда не заходит. Иногда натыкается на двери кинотеатра и долго стоит, разглядывая фотографии, а потом идет дальше. Он покупает книги, которые пролистывает, но никогда не читает. Он обедает в незнакомых ресторанах и подолгу засиживается там, словно находится вовсе не в Париже, а в деревне, где трудно найти занятие лучше, чем курить и пить ромашковый настой.

Однажды утром, проспав всего пару часов, Б садится на поезд и едет в Брюссель. Там живет одна его знакомая, чернокожая девушка, дочь чилийца-эмигранта и женщины из Уганды, но он не решается позвонить ей по телефону. Несколько часов он гуляет по центру Брюсселя, потом направляется в сторону северных районов, пока ему не попадается маленькая гостиница — она стоит на улице, где вроде бы и нет ничего, кроме этой самой гостиницы. Рядом с гостиницей за оградой раскинулся пустырь, и там среди травы валяется всякий мусор. Напротив выстроились в шеренгу дома, которые выглядят как после бомбежки, большинство из них пустует. В некоторых домах окна выбиты, входные двери болтаются, словно их сорвал с петель ветер, но ведь на этой улице почти нет ветра, думает Б, глядя в окно из своего номера. А еще он думает: надо бы взять напрокат машину. А еще он думает: я не умею водить. На следующий день он едет к своей знакомой. Ее зовут М, и сейчас она живет одна. Он застает ее дома. На ней джинсы и майка. Она ходит по дому босиком. Открыв дверь, М не сразу узнает его. Она не знает, кто это, обращается к нему по-французски и смотрит так, словно уверена: от него надо ждать беды, но ее это ничуть не волнует.

Помешкав секунду, Б называет свое имя. Он говорит по-испански. Я Б, представляется он. Только тут М узнает его и улыбается, но улыбка выражает вовсе не радость от встречи с ним, скорее это улыбка растерянности, как будто внезапное появление Б никак не входило в ее планы и сама внезапность визита кажется ей забавной. Однако она приглашает его войти и предлагает что-нибудь выпить. Они разговаривают, сидя друг против друга, Б расспрашивает ее про мать (отец уже давно умер), про учебу, про ее жизнь в Бельгии. М отвечает уклончиво, отвечает вопросами про здоровье Б, про его книги, про его жизнь в Испании.

Наконец им уже не о чем говорить, и они замолкают. Молчание ничуть не смущает М. На вид ей можно дать лет двадцать пять, она высокая, стройная. Глаза зеленые — точно такого же цвета были глаза у ее отца. Даже круги под глазами, очень резко обозначенные, похожи на те, что были у чилийского эмигранта, с которым Б очень давно водил знакомство — как давно? — он не помнит, да это и не важно, когда М было года два или около того и ее отец и мать, студентка из Уганды, изучавшая политические науки (учебу она, надо добавить, не закончила), путешествовали по Франции и Испании практически без денег, селясь у друзей.

На миг перед его глазами возникают все трое на фоне висячих мостов: отец М, мать М и сама зеленоглазая М двух или трех лет. На самом деле я никогда не был близким другом ее отца, думает Б. На самом деле там не было никаких мостов, даже висячих.