Женщина и обезьяна - Питер Хег Страница 18

В 22 часа во двор въехала машина. Глядя в окно, она увидела, как Адам встретил двух человек, после чего они вместе с Клэпхэмом в течение двух часов носили ящики разного размера из машины в оранжерею. Потом машина уехала. В два часа ночи Адам вышел из оранжереи и пошёл к себе. Маделен дала ему пять минут, потом последовала за ним.

Когда она вошла, в комнате никого не было — Адам был в ванной. Длинный стол, стоящий у стены, был завален большими листами бумаги, а на бумагах стояла колба с большим заспиртованным мозгом.

Свой рассудок Маделен отключила уже много часов назад, её действия теперь были следствием решений, принятых в другое время дня, и именно поэтому она автоматически приподняла большой резиновый колпачок и понюхала жидкость, с инстинктивным любопытством, которое заставляет алкоголиков проводить разведку каждой новой местности в поисках любого потенциального источника.

Букет, который ударил ей в нос, был сладковатый, отвратительный запах формалина.

Она надела обратно колпачок и выпрямилась. Чувство, которое её наполняло, было не разочарованием оттого, что для консервации использовался не спирт. Это был страх, что перед нею — мозг обезьяны. Что они, закончив свои опыты, открыли ей череп и вынули мозг.

Дверь ванной открылась, и в комнату вошёл Адам. Лицо его было серым от усталости, глаза были красными, как у кролика-альбиноса.

Он застыл. Он заметил, что рука Маделен лежала на колбе, отгадал её мысли и вспомнил разговор за ужином.

— Это мозг шимпанзе, — пояснил он. — Из институтской коллекции.

Маделен вспомнила о своей миссии, подошла к своему мужу и обняла его.

— Я что-то не в себе, — сказала она. — Но прежде, чем лечь спать, я просто хотела почувствовать тебя.

Именно ради этого крепкого, убедительного объятия она и пришла. Им она прогнала усталость с его лица. Им она стёрла воспоминание о неловкости вечера. И с его помощью она, когда её пальцы скользнули по ягодицам Адама, тихо вытащила из замка-карабина на его поясе ключи.

Она выждала двадцать минут в своей спальне. Потом прокралась через погруженные во тьму комнаты, нашла в связке ключей Адама ключ от мастерской садовника и оранжереи и открыла дверь.

Со всех сторон клетки вырос лес ящиков, ламп и инструментов, мимо которых она пробралась, не замечая их. Она знала, что всё это предназначено обезьяне и что всё это не даст желаемого результата.

Она открыла клетку и на мгновение задержалась в дверях, глядя на животное. Она больше никогда его не увидит, и она пыталась запечатлеть в своём сознании его внешний вид, мысленно прощаясь с ним.

Примат принимался за еду, и ел он сосредоточенно, эгоистично, как и сама Маделен всегда мечтала есть, отключив все другие чувства, кроме вкусовых и обонятельных, без всякой вежливости, с тем бесстрашием, которое с самого начала было словно вопросом к ней, вопросом, который, как она сейчас понимала, звучал: какой на самом деле ты хочешь быть? И на этот вопрос её внутренний голос ответил бы: я хочу — в некотором смысле — быть такой, как ты.

— Я пришла, чтобы тебя выпустить, — сказала она.

Примат встал. Он упёрся костяшками пальцев в пол и поднял себя, оставаясь по-прежнему стоять на четырёх лапах. Потом он продолжил движение, оттолкнулся от земли, выпрямил спину, поднял голову и сложил руки на груди.

Маделен чувствовала, что в какой-то степени и каким-то образом, каким — ей было неведомо, он усваивает уроки окружающего мира. И всё-таки её это потрясло. Минуту они оба стояли без движения друг против друга. Потом Маделен повернулась к решётке и открыла сначала её, а потом и дверь оранжереи. Они выбрались в парк.

Поднялся ветер. По холодному, иссиня-чёрному небу он гнал облака мимо похожей на лицо Пьеро полной луны. Обезьяна закинула голову, словно впитывая в себя ветер и лунный свет.

Маделен подошла к стене, поставила на неё свой графин, а потом сама забралась наверх. Рядом с ней бесшумно материализовалась обезьяна.

До этого места у Маделен всё было спланировано. Она покажет обезьяне, в каком направлении ей бежать, та отправится домой, а сама она с улыбкой будет стоять в лунном свете, немного всплакнёт, и будет хорошо выглядеть, и выпьет немного на прощание.

В это мгновение она находилась на высоте двух метров. Подняв руку, она мгновенно стала ещё на шестьдесят метров выше. Она выросла до той высоты, с которой она в Доме животных смотрела на Лондон. Она увидела город не так, как на него смотрит человек, а с высоты птичьего полёта.

Это не был объективный взгляд. Это было некое видение. Она увидела, что той свободы, которую она хотела подарить обезьяне, более не существует.

С высоты четырнадцатого этажа в Тауэр-Хамлетс она увидела огромный город, который простирается до края света. И хотя она знала, что это невозможно, что даже эта населённая каменная пустыня где-то кончается, но принцип её бесконечен. Важным был не сам город, потому что даже он был просто точкой на земле. Город был важен как принцип, как современность, цивилизация как таковая. А у неё, поняла Маделен, не было никакого конца, она полностью опутала Земной шар. Для обезьяны, которая находилась сейчас рядом с ней, более не существовало ничего, что было бы вне этого. Любой зоологический парк, любой заповедник находился теперь внутри границ цивилизации.

У каждого человека — даже прочитавшего так же мало, как Маделен, — формируется мечта о terra incognita — неизвестном, неисследованном мире. В один мучительный миг эта мечта рассыпалась под воздействием действительности. Маделен поняла, что теперь она навсегда останется для неё недосягаемой. С этого мгновения больше не существует путешествия за Золотым руном, за сокровищами Опара, к центру Земли, Земле обетованной, потерянному горизонту, Эльдорадо, Атлантиде, острову Гесперид или просто в страну медовых и молочных рек.

Она обернулась к обезьяне.

— Нет больше ничего, что находилось бы вне, — сказала она. — Если свобода и существует, то она должна быть внутри.

В последние дни ей вспоминалась её детская тоска — не по жалкому заменителю счастья, а по самому счастью. Не для себя самой — на это у неё хватало здравого смысла — но для обезьяны. Она действительно начинала верить в то, что сможет спасти обезьяну, выпустив её на свободу.

Теперь она отказалась от этой последней иллюзии.

Лишаться той поддержки, которую дают надежды и грёзы, не очень-то приятно, и Маделен съёжилась, как рак-отшельник, которому приходится вылезать из своей раковины. Во всём этом была безнадёжность, которая могла бы и человека посильнее её заставить всерьёз задуматься о более быстром способе самоубийства, чем с помощью алкоголя, и в голове Маделен пронеслась мысль о прыжке в смерть.

Но мысль эта была преодолена за какую-нибудь долю секунды. Не только потому, что она осознавала, что находится не на четырнадцатом этаже, а всего лишь в двух метрах от земли, но и по другой, ставшей более важной, причине. Для тех её alter ego, которые появились в последние дни у неё, мысль о том, что их существование неожиданно прекратится, была неприемлема.