Книга путешествий по Империи - Андрей Битов Страница 18

Конечно же путешествие! Вся жизнь.

А с меня уже пуговицы сыплются.

«Очень вы нам нравитесь, — сказали мне в редакции, — вот мы вас и вызвали». — «Да, — говорю, — как приятно!» — «Вот вы такой-то и такой-то, говорят мне, — и диалог у вас, и пейзаж — весь вы какой-то такой, какой нам нужен. Пора вам сделать что-нибудь и для нас…» Вот сижу я в мягком кресле, киваю, смущаюсь, пытаюсь казаться скромным — а я уже не я, мягкий, как кресло: растаял. «Вас должна заинтересовать, — говорят тогда мне, — такая злободневная тема, как строительство коровников без применения…» — «Да нет, знаете, как-то, — говорю я, чуть трезвея, — это очень, конечно, но я, вы понимаете…» — «Понимаю, — говорят мне, — вам это не близко. Ну а вот, например, проблема экономии кожи при закройке обуви, помощь ученых в этом вопросе…» — «Нет, — говорю я тверже, — я ведь ничего в этом не смыслю». «Это и не требуется, — говорят мне, — просто вы со свойственной вам…» «Нет, — говорю я твердо. — У вас есть другие люди, которые имеют в этом опыт и прекрасно справятся, а какое отношение имеет то, что я делаю, к тому, что вы предлагаете?» — «Ах, вот вы о чем… — сказали мне. — Вы, наверно, думаете, что мы собираемся как-то вас ограничить, изменить, принудить? Боже упаси! Нас как раз интересует сохранение вашей творческой индивидуальности в том, что вы для нас напишете, именно это нас и привлекает, иначе бы мы просто послали Сидорова или Петрова. Если ваша манера не сохранится в материале, то он нам, говоря по чести, и не нужен. Мы лучше тогда Сидорова или Петрова пошлем — он, по крайней мере, справится. А мы именно хотим, чтобы вы поехали».

Дорогой мой положительный

«Нам нужен свежий, новый, остроположительный материал. И вот чтобы в вашей манере…» — «Да ведь материал-то к манере небезразличен!» — восклицаю я. «Не совсем вас понимаю, — говорят мне, — как раз интересно, чтобы вы попробовали применить свою манеру на незнакомом, чужом вам материале. А что вы так умеете, как вы умеете, то это мы и так знаем. А тут может получиться приятная для всех неожиданность…» — «Вот именно, — говорю я, слабея, неожиданность!»

Я кошусь в зеркало и вижу, как на мне вспыхивают свежие седые волоски. «Неужели вас не волнует положительный герой и его проблема?» — «У меня все положительные… — скучно говорю я. — На отрицательных у меня сил не хватает». — «Да нет, — говорят мне, — я про других положительных говорю. Герои, маяки… Неужели вас это не трогает?» — «Не знаю, — говорю, — не видел. Только героизм, по-моему, не черта, а проявление в обстоятельствах… А так все люди обыкновенные. Живут — тем и герои». — «Да, — говорят мне, интересная мысль… Я вас, кажется, не всегда понимаю… Ну так как же насчет какого-нибудь героя?»

«Вы страшный человек», — говорю я почти с восхищением. «Нет, что вы! Совсем нет. Так надумали?»

«Есть! — вдруг кричу я с радостью и отчаянием. — Есть один! Как же я забыл! Знаю одного, хорошо знаю. С детства.

Вот уж положительный, вот уж герой! В вулканы лазает. Каждый год себе что-нибудь ломает: руку, ногу, шею. И никто его, заметьте, не гонит- сам лезет, совершенно бескорыстно, в самый кратер. Не человек- символ!»

«А вы говорили…» — И мне улыбаются виноватой улыбкой.

И я уже лечу. Как ты там поживаешь, мой положительный герой? Надо же, куда тебя занесло! Послушай, а правда, что ты в эти вулканы лазаешь? Все-таки я очень тебе рад. Сто лет не виделись. И когда бы еще свиделись? И вот вдруг, ни с того ни с сего… О тебе уже столько писали! Теперь мой черед. Напишу я о тебе, дорогой мой положительный, вещь легкую такую, пузырчатую, словно в тонкий стакан нарзану налили.

Уже есть что вспомнить…

Помнишь, как тебе исполнилось семнадцать… А дальше… Дальше? Пошло-поехало! Оглянулся — двадцать. Оглянулся — двадцать семь. Лермонтовский рубеж. И оказывается — что-то уже сделано, надо задумываться над тем, что ты не ребенок. Вдруг замечаешь, к примеру, что вот подходит автобус и если ты не побежишь, то он отойдет, и если раньше ты обязательно побежал бы — к спеху, не к спеху, побежал бы — и вскочил бы и повис, то теперь идешь себе, и автобус сейчас отойдет — а не бежишь. Он отойдет у тебя под носом, а ты чинно встанешь первым в очереди и начнешь терпеливо, без озлобления, ждать следующего. И не то чтобы бегать уже разучился или врачи запретили. Просто вдруг неохота бежать и поспевать на этот автобус, можно и подождать и подумать о чем-то незаметно.

Знакомые, знакомые…

Встретишь приятеля, школьного, старого, на одной парте сидели, — и говорить не о чем. Переберешь, кого видел, и окажется: никого не видел. Ну, как ты там? Да ничего. Слыхал, пописываешь? Да вот грешу. И разошлись. И стыдно чего-то.

Не так давно одного из нашего класса встретил — Костю 3. Он только срок кончил: бродил по городу и вдыхал родной воздух. Разговорились. Все он такой же, не изменился. Посерел, поредел как-то с лица — а так то же самое. И никак не представить мне было, что он — преступник. Все его маленьким видел: все тот же легкомысленный, неспособный мальчик — не медалист. Костя поразил меня одной историей. Я тогда чуть ли не впервые задумался, что мы все-таки уже не дети. «Представляешь, — говорит, — вижу я, в садике две девочки симпатичные на скамеечке сидят. Ну, подсаживаюсь. То да се. А они — даже не реагируют. Я и так и этак. А они — словно и нет меня. А я ведь так ничего себе, и с лица и в разговоре. И девочки не то чтобы очень строгие на вид. Да что же это такое? — думаю. Попробовал еще — никакого результата. Тут я не выдержал и говорю: да что же это, девочки? Невежливо даже как-то. А они мне: „А нам неинтересно — ты уже старик“. Старик, а? Каково?!» Костю вскоре посадили по новой, он там сидит, а я эту его историю частенько вспоминаю и себя одергиваю.

И забавляешься домашней статистикой. Большие числа — большая точность, малые числа — точность, конечно, поменьше. Но уже и не так мало людей прошло через жизнь — можно их вспомнить и обнаружить статистические закономерности. Процентовка грубая — в бюллетене ее не опубликуешь. Но вот окончили лет десять назад школу двадцать пять человек: два кандидата наук, пять офицеров, один секретарь райкома комсомола, один лесник, один даже в сумасшедшем доме… Остальные выпали из поля зрения, но тоже почти все специалисты, почти все женатые — способный выпуск, рекордное число медалистов (десять, что ли?). И еще один — знаменитый человек, во всех газетах прописан, начальник экспедиции, изучает вулканы — мой друг. И я.

Разные получились из нас люди. Даже не верится. Действительно ли я сидел на одной парте с этим человеком? Скажешь об этом кому-нибудь — можешь попасть в неловкое положение. Подумают, врешь. Будто, если он такой знаменитый, то он и ребенком не был, и в школу не ходил, и никто с ним за одной партой не сидел…

Мне недавно один приятель рассказывал, например. Поехал он на крупную северную стройку. Очень далеко заехал. И вот, я не помню уже обстоятельств, но буран, и сбился он с дороги и бредет, усталый, несчастный, проклиная все на свете. Вдруг видит — огонек. Обрадовался, побежал. Стоит вагончик. В том вагончике бригада строителей живет. И все исключительно — девушки. И неудобно ему, а все равно ночью в буран вылезать из вагончика неохота. «Ладно, — сказала ему бригадирша, — оставайся. Только ложись сразу и спи, и не заговаривай, и не лезь. Повернись к стенке и спи». Лег приятель, и не спится ему. А бригадирша вслух что-то знакомое очень читает. «Что бы это?» думает. Покосился, видит: журнал, такой затрепанный, что уже ни на что и не похож. По формату — «Юность». Не утерпел, спросил: «Что это вы, девушки, читаете?» Бригадирша посмотрела на него с недоумением. «Ты откуда приехал?» — говорит. «Из Москвы». — «Из Москвы? Что же ты тогда спрашиваешь?» — «А что?» — удивился приятель. «Так, странно как-то… А читаем мы последний роман Василия Аксенова». — «Это Васю-то! — обрадовался он. — Так я его прекрасно знаю». — «Постой, постой, — сказала бригадирша. Как ты сказал? Васю? То есть как — Васю? Ты что же, знаком с ним?» — «Ну конечно, — говорит он, — очень даже хорошо». — «Так ты что, может, и за руку с ним здоровался?» — «А как же!» — говорит мой приятель. «Может, ты его вот так, как нас, видел и с ним даже разговаривал?» — «Господи, — сказал мой приятель, — ну конечно же! Сколько раз…»- «Знаешь что, — сказала бригадирша, — забирай-ка свои манатки и выбрасывайся из нашего вагона. Да живо». — «Да вы что, да я ведь действительно…» — «Будет, будет… Тут тебе не мужское общежитие! Вытряхивайся, говорю». И что вы думаете? Чуть не замерз мой приятель в том буране. А сам был неплохой писатель…