Оптимисты - Эндрю Миллер Страница 18

— Приготовься позеленеть от зависти, — через плечо предупредил Клема Сильвермен.

Он поставил свою сумку рядом с синим автомобилем — набычившимся блестящим фургоном с затемненными окнами, гоночными шинами и хромированным, толстым, как органные трубы, двойным выхлопным патрубком.

— Купил у одного парня; он, бедолага, собирался жениться и начать новую жизнь, — посмеиваясь то ли над собой, то ли над парнем, сообщил Сильвермен, — Печальный случай, он и сам это понимал. Ключи мне передавал, словно свои оттяпанные яйца. Все не мог понять, зачем его игрушка такой никчемной личности, как я, — Он отпер задние дверцы, — У мальчика все было устроено для приятного вечера тет-а-тет. Меховую обивку и интимное освещение я убрал, но музыкальную систему оставил. Динамики в подголовниках, да и везде, куда ни сунься. Никогда раньше так Джонни Кэша [27]не слушал.

В задней части салона стояли пятнадцать ярких пластиковых ящиков-холодильников. Загрузив сумки в один из них, они покатили под звук рычащего, как лодочный мотор, двигателя по Колледж-стрит.

— Гидроусилитель руля! — перекрывая музыку, орал Сильвермен, — Электронное управление окнами! Кондиционер!

Объехав еще пару итальянских заведений — новые громогласные приветствия, запыхавшиеся шеф-повара, новые загруженные в фургон сумки, — они завернули в ресторан здоровой пищи, забрали там пятьдесят диетических булочек, банку зеленой приправы карри, четыре позавчерашних пирога с голубикой. На другом конце города они заглянули в местечко под названием «Уголок», потом в еще одно — «Райский уголок». Последняя остановка была в гостинице у озера, где среди металлическою лязга и полувоенной неразберихи человек тридцать работников готовились к вечерней кампании. В ящиках-холодильниках уже почти не оставалось места. Сильвермен поменял кассету с музыкой кантри на рэп — «Обожаю сердитых парней!» — и, отбивая ритм на обтянутом кожей руле, втиснул фургон в череду ползущих домой автомашин. Фургон едва тащился, однако минут через сорок они свернули на узкую улочку с домами английского типа, с двускатной крышей в форме заглавной «А»; Клему показалось, что он уже проходил здесь во время утренних скитаний. Сильвермен припарковался в маленьком дворике перед домом.

— Твой дом?

— Пока что. Здесь еще несколько типов живут. Из серии «искусство инсталляции». Обожают снимать друг друга на видео в нужнике.

По деревянным ступеням они поднялись на второй этаж. Комната, которую снимал Сильвермен, была просторной, но почти пустой. Окно выходило на дорогу. Сильвермен присел на узкую кровать.

— Мечта послушника, — с унылой улыбкой произнес он.

Хотя в комнате было тепло, он обхватил себя руками и поежился. Клем опустился на единственный стул. Позади него на столе стояла электрическая печатная машинка; на большом коричневом конверте печатной стороной вниз лежала кипа бумаги, придавленная сверху бутылочной открывашкой в форме Микки-Мауса.

— Моя статья для «Нью-Йорк таймс», — указывая на бумагу, сказал Сильвермен. — Хотя, думаю, они уже махнули на меня рукой.

— Не хочешь писать?

— Похоже, не могу.

— Но ты же начал.

— Заметки, пробы, наброски. Вразумительного мало. А в такой статье должен быть стержень, должен быть вывод. Если описываешь ужасы, ожидается, что ты что-то предложишь. А что тут можно предложить? Давайте их пожалеем? Уничтожим мерзавцев?

— Мерзавцев?

— Последний раз, когда мне удалось заправить бумагу в машинку, я руки на клавиши положить не сумел. Психиатр бы сразу пришил мне паралич на почве истерии и прописал курс электрошока.

— А ты обращался к кому-нибудь?

— К психиатрам? Слава богу, нет.

На полу у кровати лежал расстегнутый кожаный вещмешок. Рядом — радио и пара книг: сборник стихов Берримена [28]и один из романов Шелли-Анн, «Стежок вовремя». Клем поинтересовался, читает ли его Сильвермен.

— Я его держу ради фотографии, — сказал Сильвермен, — Странно подумать, я могу найти фото своей жены в любом приличном книжном магазине.

— А Берримен?

— «Обиженный Генри зажмурил глаза, безутешный Генри хандрил…» Я его больше не читаю, но это старый друг.

Клем кивнул. Потом спросил, как обстоят дела нынче.

— Про нынче я не беспокоюсь, — сказал Сильвермен. — Здесь на углу есть винный магазин, вот о нем я частенько думаю. Хорошо, что ты приехал. Ты в шахматы играешь?

— Немного.

— Немного — это хорошо.

Сильвермен вытащил из рюкзака складную шахматную доску. Пристроив ее на кровати, они играли около часа. Когда партия закончилась, Сильвермен сварил кофе; потом они слушали бейсбол по радио. Клем читал первую главу романа Шелли-Анн и разглядывал ее сделанную в ателье слегка подретушированную фотографию на клапане суперобложки. Вернулись художники, устроили ссору на кухне, а потом шумно мирились в соседней комнате. Стемнело. Пристроившись у окна, Клем курил. Сильвермен сварил еще кофе, потом улегся на кровать, заложив руки за голову. В пол-одиннадцатого он потребовал еще одну партию в шахматы; Клем опять выиграл. Сильвермен побрился и сменил рубашку.

— Уже скоро, — сказал он. — Теперь недолго.

Клем задремал и спросонья прикусил до крови язык.

Без пятнадцати час Сильвермен окликнул его, и через затихший дом они пробрались к фургону.

Последний раз они ездили вместе ночью в джипах ООН в сопровождении перепуганных голубых беретов. В тот раз идея также принадлежала Сильвермену — Клему не улыбалось покидать гостиницу в комендантский час. Проведя в столице пару недель, он собрал достаточно материала. Агентство уже пресытилось, история уже сошла с передних полос, пора было думать о возвращении. Но более опытный, прославленный, обаятельный Сильвермен обвел его вокруг пальца, полусерьезно-полушутя расписывая возможность сделать коронный, способный привести в восхищение конкурсное жюри снимок. В конце концов Клем поехал, потому что ему нравился этот бродяга-североамериканец с умудренным жизнью лицом. Поехал, потому что не хотел ничего упустить.

Проверив холодильники, они забрались в фургон.

— Ехать здесь недалеко, — поворачивая ключ зажигания, сказал Сильвермен.

— А потом?

— Мгм.

— Ты полон загадок, — сказал Клем.

Сильвермен улыбнулся.

— Меня это устраивает. А тебя?

На дороге уже почти никого не было. Несколько такси, полицейская машина, последний трамвай с ярко освещенными окнами и единственной парочкой на заднем сиденье.